Опасное хобби
Шрифт:
Однако, зная интерес к Богданову со стороны русских коллег из национального центра Интерпола, руководство приняло решение дать возможность сделать допрос. В настоящий момент Богданов с нетерпением ожидает их прибытия.
Вот, собственно, и вся информация. Гостю из Москвы, из уголовного розыска, с которым венгерских коллег связывали традиционная — да? — дружба и взаимопонимание, будет представлена возможность в присутствии следователя, который занимается экономическими преступлениями венгерских и иностранных граждан, имеющих здесь свой бизнес, допросить свидетеля в связи с московским уголовным делом. Это так?
И Грязнов понял, что на большее ему рассчитывать нечего. Никто не собирался официально передавать Богданова Москве. Спасибо и на том. А в общем, кончился соцлагерь, а вместе с ним и та неограниченная возможность советских спецслужб брать, вывозить, допрашивать, решать судьбы. Свободная от социализма страна Венгрия желала жить по своим законам, нравится нам это или нет. С 1956 года прошло без малого сорок лет. Для кого-то — вчера, а для этой страны — целое поколение…
Впервые и не в самые лучшие для себя времена попавший за границу Грязнов чувствовал себя не самым лучшим образом. Он сам Богданова, а тот — его, похоже, узнали сразу. Обоим ведь было известно, о чем пойдет разговор, а вернее — допрос. Следователь, которого представил Славе Лай-ош, оказался худым и мрачным типом, которого, скорее всего, вообще не интересовали проблемы русских. Но то, что русский язык он знал в совершенстве, было несомненно. И получилась странная комедия: Грязнов задавал свои вопросы по-русски, следователь-венгр, жуя губами, неохотно переводил вопрос на английский, после чего Богданов отвечал также по-английски, дублируя свои слова для Грязнова по-русски. Черт знает что, но возражать, значит, вообще отказаться от возможности допросить этого сукина сына. Так считал Слава.
Этот странный, хотя и вполне официальный допрос, копию которого Грязнов должен был привезти в Москву, с согласия следователя и Богданова фиксировался еще и на Славкином магнитофоне, выданном ему перед отлетом в НТО Московского уголовного розыска по требованию Шурочки Романовой.
Итак, формальности кончились, Грязнов предъявил свои полномочия и задал первый вопрос:
— Прошу вас представиться полностью для магнитофонной записи.
— Я, Богданов Вадим Борисович, бизнесмен, в недавнем прошлом гражданин России, в настоящее время имею аргентинское гражданство. По делам своей фирмы «Бизалом» приехал в Будапешт, где находится мой филиал.
— По-русски «Доверие»?
— Да. Так называлась и моя фирма в России. Я готов ответить на вопросы, которые интересуют, как мне сообщил помощник начальника полиции Пештского округа Андраш Дьердь, московский уголовный розыск.
— Сначала я постараюсь кратко ввести вас в курс дела. Итак, ваш тесть, Георгий Георгиевич Константиниди, был убит в своей квартире 13 июля сего года, в четверг между часом и двумя дня. Вы вышли из дома тестя в тринадцать-десять с черной папкой в руках, в которой находились предназначенные для продажи Виталию Баю полотна художников Мане и Сезанна. Предположительно в ней же находилось и полотно художника Дега. Далее весь ваш день расписан по минутам. Я сам этим занимался, поскольку ехал за вами следом. Затем вы были в Министерстве культуры у Алевтины Кисоты, потом отправились домой, переоделись, взяли вещи. И тут, заметив слежку, вы сумели уйти из-под наблюдения. В дальнейшем, как показала криминалистическая экспертиза, обнаружившая следы вашей обуви в квартире тестя, вы побывали в доме уже убитого Константиниди, после чего, проведя ночь у вышеназванной Кисоты, вместе с ней уехали в аэропорт Шереметьево, где без таможенного досмотра вылетели в Будапешт. Скажите, что здесь неверно?
— Здесь все верно, — глухо и хрипло сказал Богданов.
— Далее. В среду вечером, это было 12 июля, возвращаясь вместе с женой с дачи, из Перхушкова, в Москву, у въезда на Минское шоссе, вы и двое лиц без определенных занятий — братья Гарибяны, Михаил и Ашот, — сымитировали драку возле автомобиля «мерседес», который был заранее вами продан этим лицам за тридцать миллионов рублей, о чем, кстати, никто, кроме вас, не знал. Согласно предварительной с ними договоренности, вы позволили увезти в якобы украденном у вас «мерседесе» жену с целью получения за нее выкупа в сумме один миллион долларов. Устроив все таким образом, вы вынудили Константиниди передать вам картины для продажи их Баю. Что, собственно, и было сделано. Но, получив с Бая деньги для выкупа, вы скрылись, как было сказано, за границей. Ваша жена, Лариса Георгиевна Богданова, благодаря тому, что вы благополучно сбежали вместе с ее выкупом, была перевезена в дом некоего Ованесова, где над нею учинили зверское насилие пятнадцать боевиков, находившихся в доме, во главе с его хозяином Ованесовым. Они были схвачены бойцами группы немедленного реагирования в тот момент, когда вашу жену уже собирались лишить жизни, чтобы убрать свидетельницу. По этому делу все арестованы и дали соответствующие показания. Вторую часть вы знать Не могли, но меня интересуют факты по первой части сообщения. Они соответствуют истине?
— Да. Скажите, а что?..
— Что вы имеете в виду?
— Лариса… что?
— Я же сказал, ее успели спасти. Она жива. Достаточно?
— Да… Спасибо… Но никакого выкупа я не брал!
— Поясните.
— Можно, я сам расскажу?
— Записываю.
— Вы поймите, я не могу оправдываться… Есть вещи, которые, наверно… В общем, я лучше вам расскажу, а вы поймете. Это началось давно. Мой отец был начальником трофейного управления в Германии. После войны. Не помню, как оно точно называлось, но это не важно. Константиниди служил у него. У отца были свои недостатки. У кого их нет? Он в НКВД работал. Знаете, что это такое и какие в те годы были порядки? Вывозили в Союз то, что награбили фашисты, у них брали по репарациям. Не важно. Константиниди занимался в те годы поиском спрятанных немцами произведений искусства. Многое передавал в наши органы, но многое и присваивал. Ведь тогда никто ничего не учитывал. Другие вывозили вагонами. Я не помню, чтобы у нас дома… Мы жили с мамой в доме номер два на улице Серафимовича. В знаменитом Доме на набережной. Так вот, у нас дома не было такого, что вывезли из Германии. Ну, может, пианино, на котором я не играл. Стол письменный у отца. Какая-то картинка, и все. Отец честно служил. Но потом случилось так, что Константиниди на чем-то попался. Афера, наверно. В общем, отец вызвал его, в пятидесятом году, тесть мне рассказывал, и так орал, что Константиниди в больницу увезли. Потом уволили из органов. Когда Берию судили, отца даже не тронули. Он умер в пятьдесят шестом, инсульт. Ларку я знал с детства, она старше меня на пять лет. Я был длинный, худой, некрасивый, а она красивая. Конечно, нравилась. Но это все вам не нужно. Мать умерла в шестидесятом. Квартиру у нас забрали. Я жил в коммуналке. Когда мы поженились, Константиниди купил нам квартиру на Комсомольском. Но Ларка всегда говорила, что я голь и квартира ее. Если я чего-нибудь натворю, она выставит меня на улицу. У нее отцовский характер. Жестокий и капризный. Константиниди меня постоянно унижал, говорил, что отец у меня палач, людей расстреливал. Это ложь. Но я терпел. Может, и из-за Ларки. Сначала я ее очень любил. Потом понял, что я был нужен Константиниди как сын Богданова. Меня помнили многие знакомые отца, среди них были и большие люди, нужные Константиниди. Теперь я знаю, что тесть использовал меня как наживку. И Ларку тоже. За ней все ухаживали. Я сейчас не хочу ничего сочинять, но думаю, что старик имел доступ в закрытые фонды музеев, куда свозили произведения искусства из Германии. Он однажды говорил мне: все министры культуры с послевоенных лет в его руках. Он им картины достает, другими вещами одаривает. Многое ушло за границу. Тот же Бай, Виталий Александрович. Он покупал у старика и продавал купленное за рубеж вдвое-втрое дороже. Вы знаете, что я у него был? Да, был. Он каждый раз просил меня что-нибудь приглядеть для него у старика. Интересовался каталогом коллекции. Но его не было. Бай с моих слов кое-что записывал. Теперь про тот день. Я увидел серый «жигуль» и помчался в Перхушково, но свернул в Баковке и вышел через Солнцево. Бай мне говорил, что дед велел заехать. Кстати, никакого миллиона он мне не давал. Врет. Я поэтому расписку потребовал с него. Но забыл, куда сунул. Там он написал, что принял от меня картину Мане и двух Сезаннов, это большие рисунки. А деньги собирался сам отвезти, о чем предупредил Константиниди по телефону. Так он мне, во всяком случае, сказал.
— А почему он все-таки не захотел передать их с вами?
— Я не желаю отвечать на этот вопрос.
— Может быть, из-за картины Дега?
— Да, вы уже говорили. Значит, вы про это знаете… Ладно. Он в тот день купил у меня Дега за четыре сотни, и больше денег у него не было. Поэтому я и предложил отвезти деньги за остальные полотна ему самому…
— Но ведь картина Дега была не ваша.
— А чья? Ларкина? Может, старик ее сам украл, я знаю? А мне деньги были нужны. Для улета.
— А тридцать миллиардов кредита?
Богданов неожиданно рассмеялся:
— Да вы ж и так все знаете! Зачем я-то вам был нужен? Нет, кредит не истрачен. Я его конвертировал. И если ко мне не будут применены санкции, я выполню заказ Министерства культуры. И мог бы дальше сотрудничать с ним. Посмотрим. Я собирался связаться с Кисотой и обсудить такую возможность. Сроки договора я также пока не нарушил. Так что какие претензии?
— Но зачем было бежать?
— А я и не бежал. То есть сперва. Ох, ну ладно. В общем, в четверг — да? — приехал к старику. Бай почему-то очень настойчиво просил заехать. Звоню. Никто не отвечает. Думал, обычные фокусы: он посмотрит в свой перископ и не открывает, если не хочет кого-нибудь видеть. Стукнул в дверь, дернул со зла, а она открылась. Я испугался, вошел, в кабинете никого, тут под ногой стекло хрустнуло — пенсне его. Тут я совсем испугался, за стол заглянул, а он там лежит. В халате. Я лоб тронул, он холодный. Значит, уже давно убили. И картин на стенах — ни одной. Убийство с ограблением. А у меня в руках билет и командировка. Кто-то меня очень грамотно подставил. Может, и Бай. Кто поверит после этого, что не я? Кому тесть мог дверь открыть без опаски? Только мне. Когда я это понял, решил бежать. Ночь провел у Кисоты. Деньги со мной были. Те, что получил за Дега. Поэтому Кисота меня и проводила без досмотра.
— А как же с женой? Ведь вы знали, в чьи руки отдали ее?
— Я знал Ованесова. Он мне помогал с охраной офиса. Там раз на меня наезжали, так его ребята быстро порядок навели, больше мне не мешали. Я заплатил. Братьев тоже знал. Хорошие, честные ребята, не шпана. Миша только немного кололся. Но — неопасно. Не сидел на игле. Мы договорились с деда «лимон» взять. Половину им, другую — мне. У старика были деньги. И большие.
— Но ведь вы свою жену отдали, неужели не понятно?
— Это она меня отдала. «Кинула». Вместе с отцом. Я подслушал их беседу. Он все приготовил, чтоб бежать за бугор. И ее уже уговорил. Паспорта, говорил, сделал, капитал перевел, картины в Швейцарии, в сейфе. Говорил, поедем туристами и останемся. Обо мне и речи не шло. Я и хотел показать им, как будет без меня. Чтоб папаша ее раскошелился. И пусть тогда отваливают. Я не мог представить, что так случится… Она жива, вы говорите? А… Ну ладно, теперь уже все равно поезд ушел… Вот… рассказал вам. Душу, конечно, не очистить, но… все полегче. А если бы я вернулся, меня бы судили?