Опасное задание. Конец атамана(Повести)
Шрифт:
— А сюда никто не придет?
— Кто знает. Я на сеновале тебе постелил. Там можно спрыгнуть к речке. Услышишь, чужой появился — уйдешь. На берегу посидишь. Позову, когда надо.
На хрустящем, пахнущем степью сене Махмут пролежал почти до вечера, пока не побежали по земле косые тени, не прокричал где-то на окраине аула ишак.
Во дворе появился Аманжол.
— Пошли, — позвал он, кивнув на дом.
В той же комнате, где пили чай, теперь их ожидал бесбармак. Оба принялись за него с завидным аппетитом, захватывая пригоршнями разваренное мясо, собирая пальцами на ладонь листики пропитанного жиром теста. Запили бесбармак душистой сурпой и отвалились от опустевшего блюда.
— Сейчас порлетку прикачу. Смотреть
— Пойдем вместе.
— Она легкая, один притащу. Ты здесь будь.
Вскоре Аманжол на руках вкатил за оглобли во двор отливающую лаком высокую рессорку.
— Вот, гляди. Кому подарить ее задумали, сильно обрадуется. Сто раз рахмет скажет, — зацокал он восхищенно языком.
— Не знаю, обрадуется ли! — рассмеялся Махмут. Он понял: Аманжол считает, будто коляска приготовлена какому-нибудь важному лицу в подарок за какие-то особые услуги.
А Аманжол снова исчез. Появился он, ведя в поводу двух коней. Оба поджарые, рыжей масти, с подстриженными гривами, у обоих передние ноги перетянуты белыми бинтами, на обоих легкая с набором выездная сбруя.
Махмут понимал толк в лошадях. Он долго не мог отвести восхищенного взгляда от этой пары, косившей на него диковатыми, налитыми кровью глазами.
Вдвоем они быстро запрягли коней, Махмут забежал в дом, простился с женой Аманжола, которая не могла привыкнуть к горячей дружбе мужа с Махмутом — ведь он же уйгур, этот Махмут, а не казах. Почему они называют друг друга братьями? Выйдя из дому, Махмут забрался в пролетку и натянул вожжи. Кони нетерпеливо заплясали. Аманжол выдернул у ворот слегу.
Когда Махмут лихо подкатил к месту у лога, где его должен был ждать отряд, то вначале подумал, будто не там свернул с дороги. Но, услышав условное покашливание, тихо свистнул в ответ.
Его окружили.
— И откель только берется подобное великолепие, — обойдя запряжку, с нескрываемой завистью сказал Думский.
В надвигающихся сумерках кони отливали черненой медью.
— Знатнецкий выезд!
— Аж жалко поганить об атаманову задницу.
— Троим бойцам и пулеметчику Харламову остаться здесь, — подал команду Думский. — На бугре, за аулом, где давечи показывал, окопаться и ждать нас хучь тыщу лет. Может, погоня будет, так понадобитесь прикрыть с тылу, пока мы коней в ауле менять станем.
Четверо отделились от строя.
— Остальные ма-арш!
Отряд двинулся. Теперь Махмут повел его напрямик степью. Позади отряда пара рыжих коней легко катила лакированный экипаж.
На перевале
Туча, на которую в ожидании перемены погоды поглядывал Думский, обошла стороной аул, скатилась к горам и зацепилась за их хребты. Почти черная от жгучей синевы молния расколола небо. От удара грома вздрогнули и поползли вниз осыпи. По кручам уже хлестали мутные потоки воды. В нос бил густой запах хвои, корней деревьев, цветов.
Саттар соскочил с коня и повел его в поводу. Начинался спуск. Тропа, пересекавшая глинозем, сразу осклизла. Мышастый упирался, мотал головой и, оседая на задние ноги, испуганно всхрапывал. Он потерял на подъеме заднюю подкову, и одна нога у него съезжала по глине к обрыву, за которым исчезла тропа. Мимо, спасаясь от оползней, пронеслись по распадку два рогача и исчезли в ельнике.
Саттар растерялся отчасти и не знал, что делать: двигаться дальше опасно, надо бы переждать, пока схлынет ливень, но из-за горы не видно, какой участок захватила туча. А если дождь не прекратится в течение получаса! Если не стихнет хотя бы немного? Тогда последний крутой поворот на спуске у пропасти может уйти оползнем вниз. А с ним уйдет вниз и тропа. Тогда придется возвращаться. И Саттар уже начал жалеть, что позарился на этого мышастого жеребчика, а не заседлал своего неторопливого гнедка. Тот бы лучше вел себя на горной дороге.
Мышастый натягивал повод.
— Э, шайтан! — кричал на него Саттар. — Сроду, видать, по горам не ходил.
Потоки воды, падая с круч, выворачивали с корнями пихты и корежили их, ломали, как спички. Гремели, скатываясь в пропасти, вместе с комьями глины большие валуны.
Саттар решил все же проскочить поскорее «Чертов язык». Так он назвал в прошлый свой переход, когда провожал в Кульджу Салова, самый крутой изгиб тропы, повисший над пропастью. По нему надо было двигаться, прижимаясь вплотную к скале, и стараться не смотреть вниз. За «Чертовым языком» ливень будет уже не страшен. Ущелье там уйдет в сторону.
— Эгхе, эгхе! — подбадривал Куанышпаев жеребца. Он его вел теперь на всю длину повода, да еще вытянув руку, чтобы если мышастый поскользнется, так не сбил бы мордой с кручи.
Вот и «Чертов язык». На самой его середине конь задел за скалу переметной сумой и поскользнулся. Он долго и отчаянно выкарабкивался назад на бровку, раздирая в кровь ноги, и надсадно хрипел. Саттар тащил его за повод. Так вдвоем они бились до тех пор, пока не истратили все силы. Тогда мышастый протяжно, с присвистом вздохнул и опустил голову. Мелькнула на миг оскаленная морда с выпученными, готовыми лопнуть от напряжения глазами и исчезла где-то внизу. Саттар прислонился к скале и долго стоял, прижавшись к ней и не замечая, что небо уже прояснилось, что проглянуло солнце, а гром перекатывался где-то уже далеко за хребтом. Ему все еще казалось, будто не в пропасть, где исчез мышастый, он заглянул сейчас, а в свою собственную жизнь заглянул, и ничего в ней не обнаружил. Это было совершенно новым и неожиданным ощущением. Постепенно оно сменилось приступом глухой злобы. Саттар злился на себе за то, что оплошал, на Чалышева за то, что он ни с чем не станет считаться и никогда не простит, если не успеть предупредить атамана. А как предупредить? До Кульджи теперь и за трое суток не добраться. Невольно вспомнилось все, что делал для Чалышева. А ради чего? Саттар даже встряхнул головой, чтобы отогнать подальше ненужные мысли. Он понимал, что слишком далеко зашла его дружба с Алдажаром. Столько принято ради этой проклятой дружбы на себя, столько натворено дел, что отступать уже совершенно некуда. За все, что сделал, уже ничем не расплатиться. Разве только жизнью.
Но отдавать жизнь Саттар не собирался. Наоборот, он верил, что Дутов выполнит обещанное, отдаст Чалышеву весь Джаркентский уезд. А тогда кое-что и ему, Саттару Куанышпаеву, перепадет. Эта надежда вела его за собой вот уже два года.
Все тише шумели по крутякам потоки, проглянуло солнце, и сразу стало припекать. Саттар повел плечами. Ливень накрепко прихлестнул к лопаткам ставшую тяжелой и липкой гимнастерку. Придерживаясь за выступы, он осторожно перебрался за изгиб, прошел немного дальше, сел, разулся, выжал портянки, надел снова сапоги и достал кисет с зеленухой. Но в кисете было сырое месиво. Сунув его назад в карман, Саттар быстро пошел по тропе, полого сбегавшей с перевала. Там, внизу, верстах в четырех от подошвы хребта, притулилась мыза старого опиумщика-дунганина Кадырбаева. У него есть конь. И если Кадырбаев дома, а не уехал в Кульджу, тогда все будет в порядке.
В междугорье заходила новая, подсиненная с краев туча, но не она теперь беспокоила Саттара. Его преследовала новая мысль: а что если Чалышев совсем не собирается выполнять своих обещаний?.. А в памяти уже возникла метнувшаяся фигура Алдажара там, в юрте Токсамбая, когда он захватил его врасплох, и Алдажар быстро спрятал за спину бумажный сверток.
Тогда он не придал этому никакого значения. Но сейчас все стало вдруг понятным. Это же деньги прятал тогда Алдажар, деньги, которые получил от Токсамбая и половину которых должен был отдать ему. А вместо этого принялся уверять, что не получил их, что денег нет.