Опасное задание. Конец атамана(Повести)
Шрифт:
В это время Дутов, проглотив очередную рюмку коньяка и раздавив языком ломтик лимона, от чего лицо у него сморщилось и на нем резче проступили морщины, уверял Да У-тая, что никогда не гонялся за властью, за почестями, никогда не нарушал и не собирается впредь нарушать этот свой принцип, как и свое честное офицерское слово.
Сидоров прислушивался к этим заверениям атамана, и по его лицу скользила мимолетная, тонкая, как бритвенное лезвие, усмешка. Полковник думал: «А кто, не поделив власть, предал Анненкова, бросил его целиком, со всей армией, на съедение красным? Кто открыл фронт, удрав через Джунгарские ворота сюда, в Синцьзян? Не поступи ты таким образом, атаман, кто
Сказать, о чем думал, Сидоров не мог, не смел. Дела у него пока были неважные. Атаман держал его при себе в черном теле и все отделывался одними обещаниями назначить командующим ударной армейской группой из четырех конных корпусов. Но с каждым днем Сидоров все больше не доверял Дутову. Атаман же не замечал насмешки Сидорова, наклонившись вперед, продолжал говорить о будущем России. Он, когда хотел привлечь к себе внимание, всегда упирался медвежьими своими глазами в переносицу собеседнику и сверлил его ими, как буравчиками, сейчас он ими сверлил Да У-тая. Тот отклонялся назад, но никуда деться от атамана не мог, да и не хотел, видимо. То, что говорил Дутов, его интересовало. Атаман доказывал, что России нужен новый повелитель, который навел бы на ее земле порядок, пронесся бы по ней от края до края, как божья кара. И он, боевой русский офицер, атаман Дутов, если ему помогут по-настоящему бывшие союзники в войне с Германией, как они это обещают, возьмет на себя такую миссию. Возьмет, потому что иначе нельзя, потому что просто невозможно смотреть без содрогания, как вчерашние быдла, выкурив законных владельцев, хозяйничают в их родовых имениях.
— И самое страшное, самое неприятное, — все ближе и грознее надвигался Дутов на губернатора, — это то, что никто нигде не может быть спокойным, пока в России не потушен очаг пожара. Большевистская зараза проникает всюду. Вон уже в Германии что творится? А в Венгрии? И у вас здесь скоро начнет поднимать голову всяческая рвань, способная только плодить нищих да грабить. Не исключено, — указал атаман плавным жестом руки на одну из стен дома, — что и у вас запылают такие вот дачи и поместья уважаемых людей.
Да У-тай соглашался и часто кивал. При этом помпон на его черной круглой шапочке, прикрывающей макушку головы, мотался при кивках взад и вперед, а щеки губернатора тряслись, как рыбное желе в тарелке.
— Плавильна, нада тушити пожала, — втягивал в себя сквозь сжатые зубы, как сквозь сито, воздух губернатор.
В это время оркестр заиграл вальс «На сопках Маньчжурии». Сегодня в знак особого своего расположения Дутов выделил для бала своих музыкантов.
Да У-тай, вскинув голову, замер. Он очень любил русскую музыку. Даже больше, чем китайскую, но особенно он любил этот вальс.
…Пласет, пласет мать лодная, Пласет молодая жена. …Пласет вся Лусь как один селовек, Лок и судьбу кляня. Пусть гайолян нам навьивает сны, —тихонько подпевал губернатор.
— Холосо, осень холосо, — вздыхал он упоенно, сложив на животе пухлые, с короткими пальцами руки, длиннющие ногти которых, чтобы не поломать их, были упрятаны в специальные чехольчики. Глядя на эти чехольчики издали, Думский долго не мог понять, что за рогульки нацепил себе на пальцы губернатор. Савва продолжал неотрывно наблюдать за столиком атамана.
Вот Сидоров поднялся со стула, отошел в сторону и стал разглядывать танцующих. Вскоре к нему торопливо подбежал какой-то офицер
Это резкое движение Сидорова отдалось вдруг тревожным толчком прямо в сердце Думскому, и, хотя все, казалось, было как и прежде: гремел оркестр, позванивали от него стекла веранды, танцевали пары и атаман то запрокидывал голову, глуша рюмку за рюмкой, то, наклонясь к Да У-таю, плавными жестами обеих рук что-то доказывал ему, — а ощущение, будто случилось нечто непредвиденное, с каждым мгновением росло все больше. Легкие шаги возле веранды заставили насторожиться еще сильнее, хотя Думский был уверен: возвращается Махмут.
Ходжамьяров приблизился и стал рядом.
— Недалеко увидел сейчас двоих, — сказал он тихо, — раньше не видел их на том месте. Один солдат, за кустами не разглядел хорошо, какой он. Вижу только — прячется. Другой офицер. Шептались они долго, потом офицер в дом побежал, солдат тоже побежал к воротам и скрылся. Не плохо ли? А?
— Почему так думаешь?
— Сам не знаю. Побежали оба быстро. А если наших увидел или услышал чего-нибудь и сказал офицеру?
— Он не от реки шел?
— Говорю, в кустах прятался.
— Гляди! Не тот ли из двух?
Махмут прильнул к щели в плюще.
Перед Сидоровым стоял офицер в летней черкеске. На ее рукаве виднелась черная повязка с белым черепом и перекрещенными костями.
— Он, — уверенно шепнул Махмут.
Офицер подал Сидорову пакет. Тот надорвал его, вынул письмо и стал читать.
Даже на таком большом расстоянии, на каком находился от террасы полковник, оба увидели, как его красивое холеное лицо сковала хищная гримаса.
Дочитав письмо, Сидоров, схватил офицера за плечи и что-то коротко бросил ему. Офицер, козырнув, побежал из зала, расталкивая танцующих, а Сидоров направился к атаману. Он был совершенно трезв.
На веранде появился Чжу-хе.
— Плоха, шибыка плоха. Ваша столона пылохой люди сюда ходи. Атаман сейчаза мыного солдат зови. Атаман знай колияску, сяду не хочу. Да У-тай сывоих солыдата посылай. Тут савысема билизко китайска солыдата казалыма живи.
— Эх, растак его-так, — Думский рванул из-за пазухи лимонку, но тут же опомнился: «Полно китайцев, губернатор… Возникнет конфликт… Крейз строго предупреждал, чтобы не пускать здесь в ход оружие».
— Ваша нада беги. После наша кыласна командила сыкажи, когда узнавайла, какой люди ходи атамана.
Чжу-хе махнул рукой, давая понять, чтобы Думский и Махмут следовали за ним. Он провел их новым путем к аллее, которая шла прямиком к реке, пожал торопливо обеим руки, сверкнул в темноте белозубой улыбкой и, сказав:
— Нисиво, товалисы, нисиво. Длугой лаза делай надо, — исчез среди кустов джиды.
Схватка
До Койсары оставалось еще далеко, когда стал отчетливо нарастать топот погони. У тех, кто догонял, лошади были свежее. А ночь уже заметно редела, и все больше яснели дали. И скоро весь отряд будет виден как на ладони. По топоту и шуму, накатывающему сзади, Думский старался определить число преследователей и с лихорадочной поспешностью, отбрасывая один вариант за другим, прикидывал, что можно предпринять, чтобы немедленно оторваться, уйти от погони и у Койсары заманить ее под оставленный в засаде пулемет. Принимать здесь бой нельзя, невыгодно, можно потерять половину взвода: слишком неравны силы. Да и место такое, что ни сманеврировать, ни укрыться негде. Ни кустика, ни рва. Один только объемистый валун торчит впереди, возле дороги. Думский взглянул на него и вдруг привстал на стременах. Глаза у него радостно блеснули.