Опасное задание. Конец атамана(Повести)
Шрифт:
Однопалый отрывисто захохотал.
Уйгур вздрогнул.
— А зачем меня лечить, — сказал он помрачнев, — когда я совсем здоровый? Маленько простудился этой зимой. Барана искал, который от отары отбился. Снег тогда шел. Оспан знает, сколько искал барана. Его баранов пас. Скоро поправлюсь. Барсучье сало пить начал.
— Подойди ближе.
Кабир подошел. Теперь взгляд однопалого не доставал его. Он упирался ему в затылок.
— Ты, как маленький, обманываешь себя. Барсучьим салом не вылечишься. Надо, чтобы доктора лечили.
— Не обманываю, — Кабир прижал руки к груди и снова закашлялся. Смотрел он в этот раз на Махмута без гнева, скорее с укоризной.
«Батрак у однопалого!» — обрадовался Махмут. Но сколько он ни задавал вопросов Кабиру, тот повторял то же, что говорил до него Оспан. Собственно иных ответов, пока в комнате однопалый, Махмут от Кабира и не ждал.
— Его барана спасал? — кивнул Махмут на однопалого. — А что получил за это?
Кабир не ответил. Он опустил голову, затем повторил нехотя и очень неожиданно:
— Сало пить буду, поправлюсь.
Казалось, за этими словами, в которые не верил, он хотел спрятаться, как за надежной защитой и от Оспана, и от страшной своей болезни, и от Махмута, и всего того, что с ним будет. А когда, услышав за спиной покашливание однопалого, полуобернулся и бросил мельком взгляд в его сторону, Махмут увидел, как зрачки Кабира вспыхнули. В них был не только протест.
Махмут поднялся с места.
— Отправлю вас в чека. Может, там языки развяжете, — сказал он и велел увести обоих. Уйгура Махмут решил вызвать на допрос снова, но прежде надо было хоть часок-другой поспать.
Сняв с гвоздя шинель, он кинул ее на лавку и лег, подбросив под голову несколько папок: не идти же из-за каких-нибудь двух часов сна домой.
А комья утренней зари за окнами уже давно сменились ровным оранжевым полымем. Оно накатывалось из-за крыши стоящего напротив дома вместе с солнцем.
Засыпая, Махмут продолжал думать о Кабире. Затем его вытеснила Айслу. Об этой девушке Махмут думал всегда с большой охотой вот уже в течение четырех лет.
Допрос
Одна из папок, подложенных Махмутом под голову, сдвинулась, уперлась ребром ему в шею, и он проснулся. На стене с обычной хрипотцой тикали ходики. Они показывали двенадцать.
«Опять убежали», — решил Махмут, с трудом ворочая затекшей шеей. Взглянув на стол, он увидел рядом со стопкой бумаг большую глубокую миску, горбушку хлеба и кисе с айраном.
В нос ударило ароматом разваренной баранины. Под ложечкой засосало. Махмут со вчерашнего утра ничего не ел. Плеснув из графина на руки и лицо, он вытерся носовым платком и подсел к столу. Когда покончил с едой, решил вызвать на допрос Кабира. И уже охваченный нетерпением пошел из кабинета, но на пороге столкнулся с Муратом и спросил, скосив глаза на ходики:
— Эти, думаю, врут. Сколько сейчас?
— Может, не врут. Солнце высоко забралось. Обедать пора.
— Я пообедал. А кто мне еду принес?
— Мимо твоего дома шел, старый Ходжеке увидел, дал еду, попросил накормить тебя.
— Спасибо.
Махмут вернулся к себе. В это время распахнулась дверь, и в кабинет стремительно зашел Чалышев.
— Приехал, — обрадованно протянул ему руку Махмут. — Хорошо, что приехал, новостей много накопилось.
— Хороших?
— Как сказать. Троих задержали. Оружие везли. Двадцать кавалерийских драгунок везли и пулемет.
— Допросил?
— Допросил. Врут. Говорят, на зимовке нашли винтовки.
— Вообще-то может быть. Его всюду валяется еще с войны. В Хоргосе на днях ребятишки в одной завозне целый склад отыскали.
— Вот, погляди, — протянул Махмут карабин с укороченным стволом, — такой в кстау не лежал. Видишь, как новый.
Чалышев осмотрел карабин и неопределенно повел плечами.
— Где задержанные? Ты их, думаю, по отдельности посадил.
— А то как же. Один из них однопалый. По-моему, он главарь.
Чалышев вскинул голову.
— Однопалый?
— На правой руке четырех пальцев нету. А что, встречался с таким?
— Нет, тогда не он, — уверенно бросил Чалышев. У того на левой руке не хватало пальцев, один мизинец торчал.
— У этого мизинца нету.
— Пойдем, взгляну.
Когда они открыли дверь в камеру, однопалый поднялся с пола, на котором сидел, поджав под себя ноги, шагнул к Чалышеву и уперся в него мерцавшими из полумрака кровавыми каплями зрачков.
Подступил ближе к однопалому и Чалышев. Махмут увидел, как туго набрякло у него лицо, будто постарело мгновенно. Он опустил подбородок, словно собрался сбить с ног Оспана, но пересилил себя и со сдержанной усмешкой заговорил:
— Может, скажешь, аксакал, где это и в каком кстау винтовки, как шерсть на баранах, растут?
— Аксакал уже сказал, что надо, — хрипло ответил ему однопалый и, протянув руку, попросил: — Угости, начальник Чалышев, табаком старика.
Чалышев, подумав, передал однопалому пачку папирос, круто повернулся, подтолкнул вперед Махмута, вышел, захлопнул дверь камеры, набросил засов и закрыл его на замок.
А когда вернулся к Махмуту в кабинет, спросил:
— Ну, так что ты предлагаешь?
— Один из задержанных уйгур. Больной он очень. Хочу допросить его. По-моему, он должен кое-чего рассказать.
— А может, в чека поскорее отправим? — неуверенно предложил Чалышев и выжидающе замолчал.
— Нет. Вначале допрошу уйгура, — отклонил это предложение Махмут.
— Думаешь, признается?
Махмут неопределенно повел плечами. Особой уверенности в этом у него не было. У Чалышева на какое-то мгновение еле приметно дрогнула скобка усов. Не первый день знал начальник милиции однопалого Оспана и был уверен: не таков он человек, чтобы брать на дело длинноязыких. Наверняка помощников подобрал под стать себе. Каленым железом их жечь — и тогда ничего не скажут. Чалышев тронул усы и торопливо, словно боясь опоздать со своим согласием, сказал: