Опасное задание. Конец атамана(Повести)
Шрифт:
— А чего ждать-то? — вскинулся Харламов, ему не терпелось в отряд.
В это время за Койсары запел на высокой строчной ноте еще один пулемет.
— И там дают прикурить белякам, — обрадовался Харламов и схватил пулемет за станину. Они втроем поставили его в пролетку. Харламов взял в руки вожжи и стал выезжать на дорогу. Сиверцев пристроился на заднем сидении в пролетке.
— Слезай, Алеке, с телеги. Моего коня бери, — с загоревшимся взглядом закричал ему Махмут.
— А ты? — не понял Сиверцев.
— Пристяжного возьму. Харламову одного коренника хватит. Как думаешь, друг?
Подскочив к пролетке, Махмут отстегнул у пристяжного жеребца постромки, подвел его ближе к окопчику, где валялся убитый конь одного из бородачей. С него он и стащил седло.
— Добрый чертяка, один довезет, — кивнул на оставшегося в запряжку коренника в знак согласия Харламов, натянул вожжи и запылил к аулу. Сиверцев закурил. Он ждал, пока Махмут справится с рыжим жеребцом. Тот плясал на месте, всхрапывал и не давал заседлать себя.
— Тиру, милок, тпру, шайтан, — покрикивал на него то ласково, то грозно Махмут. Наконец он все же справился с конем. А когда затянул подпруги, заправил подхвостник и, вскочив на седло, огляделся по сторонам, то невольно обомлел. Из-за лощинки навстречу Харламову, уехавшему почти на полверсты, вынеслось трое казаков.
«Белые! Зарубят Харлама, эх!» — с болью выдохнул Махмут.
А белые почти у пролетки уже. Впереди офицер. У Махмута от волнения кадык челноком скользнул под подбородок.
— Сидоров! Это же Сидоров! — закричал он Сиверцеву, узнав полковника и не помня себя, изо всей силы сунул жеребцу стременами в бока, понесся наперехват. За ним, размахивая клинком и с каждой секундой все больше отставая, скакал Сиверцев.
Махмут не ошибся. Возле пролетки был Сидоров. Он еще не пришел в себя от всего, что произошло только что. Полуэскадрона, который он привел короткой дорогой в Койсары, чтобы взять в клещи красных, уже не существовало. Попав под губительный пулеметный огонь, он частично погиб, частично распался на мелкие группки и скрылся в степи. Ничего, видимо, не осталось и от полусотни, которую вел подхорунжий Телешев. «Кто же мог предполагать, что у красных столько пулеметов?» — раздумывая над случившимся, полковник скрипел зубами, и, хотя ему было не до одинокого экипажа, пылившего в стороне от дороги, но и удержаться он тоже не мог уже. Задыхаясь от злобы, с налитыми кровью глазами, пропустив вперед скакавших с ним двух казаков, Сидоров свернул с дороги и, нашпоривая коня, подлетел к Харламову. Заскочив сбоку пролетки, он поднял кольт.
Харламов быстро пригнулся и исчез за передним сиденьем и боковым фартуком коляски. Чтобы не промахнуться, Сидоров накренился с седла, всматриваясь, куда спрятался красный. А Харламов вдруг выпрямился, словно развернувшаяся пружина, и взмахнул клинком. Всего на мгновение, словно искра, блеснул он в его руках. Этого было достаточно. Голова полковника, будто срезанный кочан капусты, отделилась от туловища.
Когда Махмут с Сиверцевым подскакали к коляске, Харламов вытирал ладонью взмокший лоб, и губы у него слегка кривились.
— Ты чего наделал? Ты зачем убил Сидорова? От тебя на воротах вешал? — налетел на пулеметчика дрожавший от ярости Махмут. Он не особенно и понимал, почему кричит на Харламова, но остановиться, замолчать не мог — так все в нем кипело от ненависти к полковнику, даже к мертвому.
— Дык, че? — выкатил Харламов глазищи. — Ждать было, пока бы он стрельнул в меня? — и пулеметчик оторопело отступал от Махмута. «Скаженный какой-то. Аж посинел, трясется весь. Ну и злой же!»
А на бугре перед Койсары уже появился с отрядом Думский.
— Живы! Глядите, растак их так, живы! — обрадованно заорал он во всю силу легких, соскочил с коня и поочередно принялся обнимать Сиверцева, Ходжамьярова и Харламова. — Ну и молодчаги, выручили, задержали беляков, помогли отбиться. Ах вы, мои богатыри милые! — тискал он каждого, давил своей огромной тушей и снова принимался целовать.
— Чего нам сделается, — смущенно басил в ответ Харламов.
— А этому кто голову снес? — перевел Савва взгляд на распластанное у пролетки туловище офицера. — Глядите, полковник? — удивился он.
— Мне довелось. Ка-ак махнул шашкой, гляжу, а он без головы. Было сам не поверил поначалу, — развел Харламов руками.
— Сидоров это, — мрачно объявил Махмут.
— Ну? Врешь! — опешил Думский. — Где голова-то? Куды ж она делась? Может, ее и не было вовсе? — Теперь вытаращил глаза Савва.
— Истинный крест была. Не сойти с места, — тоже удивленно заморгал Харламов.
— Ищи тогда!
Пулеметчик полез под пролетку, затем даже в окопчик заглянул. Наконец он догадался посмотреть за фартуком.
— Скажи на милость, куды вздумала закатиться, — поднял он за волосы отрубленную голову и долго с недоверием разглядывал искаженное гримасой холеное лицо, тоненькие усики, в которых не было ни сединки и от которых все еще остро пахло одеколоном.
Неотрывно глядел на голову Сидорова и Махмут, на щеках его перекатывались тугие желваки.
— А мы троих потеряли, — вздохнул Думский. Глаза у него увлажнились, — каких бойцов потеряли! Эх, золото, не люди. — Прокашлявшись, он добавил: — Похороним на своей, на советской земле. — И в телеги велел покласть убитых.
… От аула до границы возвращались прежней дорогой. Надо было подобрать оставленного возле Голой пади Куанышпаева. Увидели его на том самом месте, на котором оставили двое суток тому назад. В свою очередь увидел отряд и Саттар, он вскочил и удивленно воскликнул:
— Ой-бой! Почему не все люди? Атамана почему нету? Куда дели?
— Так уж вышло, Саттар, — гулко, как в пустую бочку, вздохнул Думский и в нескольких словах рассказал, что произошло.
Куанышпаев хлопал себя по коленям руками, чмокал языком, вздыхал, потом сокрушенно заявил: