Опасное задание. Конец атамана(Повести)
Шрифт:
— Вчера ротный об чем с вами тремя толковал, чего выпытывал?
— Совсем не выпытывал.
Мазо недоверчиво сощурил близко посаженные к переносице глаза.
— Эх, голова у тебя, Ахташка, дырявая. Сюды влетело, сюды вылетело, — показал он поочередно на виски да еще покрутил возле них пальцем.
— Вспомнил, Ян, — осклабился Ахтан, — все спрашивал, откуда мы. Когда узнал, что из Ракуши, из Гурьева, то шибко обрадовался. Потом, когда Избаке сказал, как мы лодку хорошо знаем, он совсем веселым сделался.
— Это другое дело, дружище. А в общем, кто знает, — развел руками Мазо и долго еще мусолил приготовленную на козью ножку газетку. Когда, прикуривая, чиркнул спичкой, пламя двумя точками отразилось в его зрачках, зажгло их на мгновение. — Кто знает, — повторил он и, помолчав, добавил:
— Я хоть и с Балтики, а на вашем Каспии бывал. За Гурьевом рыбалил перед войной около года. А вызывают вас, по всем приметам, чтобы на задание отправить. В таком случае про меня, коль придется к слову, не забудь. Пригожусь.
— Ладно, Яна, не забуду.
У Ахтана было достаточно оснований пообещать это. Не раз при нем Мазо ругал буржуев, жаловался, что гнул всю жизнь спину на богатеев и даже грамоте, как надо, не научился, при этом всегда вспоминал голодное детство.
А месяц назад, во время стычки с разъездом белых, он велел Ахтану и трем бойцам отходить к лесу, чтобы не быть отрезанными от своих, а сам остался прикрывать их отход. Они тогда возвращались в часть из разведки.
Когда бойцы не стали выполнять приказ, он прикрикнул на них:
— Ухлопают всех, кто доложит, об чем узнали? Говорю, отходить. А то за невыполнение приказа и под трибунал можно. Я отобьюсь, не думайте…
И отбился. На следующий день появился в части живым и невредимым, только без сапог.
— Ну, заплатят они мне за эти сапоги, — грозил он, сплевывая под ноги.
Ахтан вспомнил все это и еще раз повторил:
— Ладно, Яна, не забуду.
Получив обмотки, он вернулся к друзьям. Те все еще сидели на топчане. Вызов в штаб неожиданно взволновал. «Может, не так воевали, — думал обеспокоенно Избасар Джанименов. — Киров узнал и зовет всех трех казахов к себе. Теперь ругать будет».
Он мысленно проверил, как воевал сам, как друзья воевали, вспомнил последние бои здесь, в Астрахани. И пришел к выводу: «Нет, не потому, что воевали плохо, зовет их к себе в штаб Киров. Не хуже других воевали.» Такого мнения был и Кожгали. Он сходил на кухню, притащил еще котелок чаю, и они успели опорожнить его до возвращения роты из бани.
Ночной вызов
Вечером перед самым отбоем Мазо велел Избасару, Кожгали и Ахтану собираться.
— Ротный требует, — объявил он.
Вскоре все трое, выйдя от ротного, уже шагали по молчаливой Астрахани. Пока не миновали все пять Бакалдинских улиц, из каждой подворотни их провожало бреханье собак. Откуда-то, возможно с элинга, на город падали короткие гудки. Было темно, ветрено и сыро. Но вскоре взошла луна и оплавила все медью. Поравнялись с громадой кафедрального собора. Кожгали опасливо взял в сторону. Не любил он высоких зданий. Ему, привыкшему к степи, казалось, что какая-нибудь из таких громадин обязательно рухнет и придавит. За Татарским базаром, у земляного вала навстречу попался патруль.
— Стой! Кто такие?
Избасар показал пропуск.
— Шагайте.
Второпях Кожгали не заметил лужи, оступился и выплеснул из нее медные осколки луны.
— Ой, верблюд большелапый, облил, — воскликнул Ахтан и стал разглядывать ботинки. — Как начистил! Все испортил ты мне. Как теперь к Миронычу в дом зайду — завздыхал он.
— А зачем все же мы ему понадобились? — не обращая внимания на вздохи Ахтана, задумчиво произнес Кожгали, зная, что ответа на этот вопрос он не получит.
Впереди забелели в лунном свете высокие стены астраханского кремля. Все трое невольно подтянулись и одернули шинели. Ахтан даже пошоркал по обмоткам ботинками, чтобы блестели. Он ведь так старательно нагуталинил их недавно.
Вскоре, взволнованные до предела, с окаменевшими лицами, они стояли в просторной комнате перед массивной дверью и не решались сделать ни шагу дальше.
За этой высокой дверью с огромными ручками, похожими на начищенные самоварные дужки, кабинет самого Кирова.
— Проходите, проходите, товарищи, вас ждут.
Избасар первым шагнул в кабинет. За ним следом Ахтан и Кожгали. А из-за стола уже поднялся навстречу невысокий коренастый человек.
Его они видели несколько раз до этого. Он приходил к ним в казарму, шутил с красноармейцами, интересовался их житьем. Они слышали на митингах его обжигающие своей прямотой речи, были свидетелями, как он решительно и смело действовал, когда месяц назад в городе вспыхнул белогвардейский мятеж. Они знали, что этого человека послал защищать от белого Деникина Астрахань и все прилегающие к нему степи сам Ленин. И вот он сейчас стоит перед ними, крепкий, с обнаженной шеей, прихваченной загаром, как корочкой, и улыбается. Улыбка струится по его щекам, и на них дрожат, то исчезая, то появляясь вновь, глубокие, похожие на воронки ямочки, а вокруг глаз собираются веселые лучики. И все лицо от этого кажется удивительно простым и очень добрым.
— Здравствуйте, товарищи! Снимайте шинели, — говорит Киров, — а то разговор нам предстоит длинный и большой. Как ваша казахская степь, большой, — улыбаясь еще доброжелательнее, разводит он в стороны руки.
«Как степь? — Избасар хочет спросить, про какую степь вспомнил Киров. — Вдруг про ту, что обхватила, словно подковой, родной Алатау. Вдруг про нее?» Но приятное волнение от встречи все не может улечься еще. Оно толчками поднимается из глубины души. И Избасар все не решается задать вопрос про степь. А тут еще сознание обжигает мысль, что не доложил, не отдал рапорт. И, забыв про шлем, который успел уже стащить с головы, Избасар вскидывает к виску ладонь и громко, как учил ротный, докладывает: