Опасное задание. Конец атамана(Повести)
Шрифт:
Ахтан кивнул голевой и поднялся с настила.
— Теперь купаться надо.
Все поочередно потолкались в воде, возле реюшки. Это освежило, а после маленькую прохладу принесли с собой сумерки.
Но утро опять началось с жары. Опять раскаленное добела солнце над головами, снова жгучая, как бы спеленавшая вместе море и небо красноватая дымка.
Избасар поднял широкую доску настила, под которым хранился второй бочонок с водой и качнул его.
— Ой-бой! — испуганно закричал он и качнул бочонок снова, затем еще раз, еще.
— Ой-бой!
Кожгали в три прыжка очутился на корме.
— Что, Избаке, с тобой?
Подскочили и Мазо с Ахтаном.
Избасар смотрел на них и, похоже, не замечал. Лицо у него вытянулось, покрылось серым налетом.
— Воды нету. Пропала.
— Как пропала?
— Врешь! — Мазо оттолкнул Ахтана, выдернул рывком из гнезда бочонок и поднял. Он был без затычки. Вода из него вытекла вся до капли и под настилом смешалась с густой соленой жижей, в которой плавала рыбья чешуя.
Все молча глядели на нее. И молчанию, казалось, не будет конца.
— Да что же это за напасть такая! — ударил себя по бокам Мазо и ухватил Кожгали за рукав. — Кто крепил бочку? Ты?
— Я крепил, хорошо крепил.
— Чего же вниз затычкой поставил, стерва!
— Нет. Вверх ставил.
— Эх, — рубанув кулаком воздух, Мазо отошел, сел на банку и опустил голову.
Избасар сворачивал цигарку. Пальцы его рук заметно подрагивали. Неподвижно, с убитым видом сидели рядом с ним Кожгали и Ахтан.
А солнце пекло все сильнее. Оно било в упор, и казалось, что всюду от его нестерпимого блеска зияют трещины. Рыбница истекала смолой, она пузырьками выступала из всех швов между досками.
«Ни капли воды», — Ахтан только сейчас понял, что это значит. От приступа жажды у него перехватило горло. Кожгали монотонно раскачивался, вцепившись руками в борт, словно у него нестерпимо болели зубы, все разом. Он хорошо помнил, что привязывал бочонок затычкой вверх.
— Решать надо. Придется на весла — и к берегу. — Голос у Мазо глухой и хриплый.
Избасар молчит, не отвечает.
— Пропадем, говорю, — Мазо смотрит на Избасара в упор. Тот продолжает молчать. Он думает, что бочонок, не закрепленный как надо Кожгали, постепенно во время качки сдвигался. И когда затычка оказалась внизу, ее вышибло. Только так произошло все, не иначе… «А собственно какая разница, как произошло. Воду не вернешь теперь». — С трудом оторвался от тяжелых, словно каменные глыбы, мыслей Избасар и посмотрел на Мазо. Тот будто только и ожидал этого взгляда.
— На веслах надо идти, — повторил он. — За двое суток дойдем. К берегу ночью приставать будем, с оглядкой, чтобы не попасться. А в общем решай сам. Ты у нас старший. В крайности к самому берегу можно будет и не приставать. Вода-то в этих местах у берега большей частью пресная от рек. Версты на три иногда такая, что можно пить.
Избасар поднялся и вставил в уключину весло. «Зачем слова, когда ясно, что другого выхода нет».
Второе весло взял Мазо. За кормой рыбницы заскользила светлая полоска.
Солнце поднималось все выше, гладкая поверхность моря отбрасывала его лучи прямо в глаза, вызывая резкую боль. Гребли попеременно. Весь день и всю ночь. Отдыхали на корме обессиленные, вымотавшиеся вконец. И когда никаких сил, казалось, чтобы встать, не было, снова поднимались, пошатываясь, делали несколько шагов к веслам — и опять гребли.
— Раз-два, раз-два.
Широко и размеренно заносил весла Избасар. Перед глазами у него стояли оранжевые круги. Он был большой и сильный. Ему требовалось много еды и много питья. А тут в таком пекле за двое суток он выпил только один глоток воды.
Наступило новое утро. По-прежнему ни облачка на небе. На весла сели Кожгали с Ахтаном. Мазо отдыхал, сунув голову под кормовой настил. Сменившись, он каждый раз устраивался там. Избасар подремывал, привалившись к борту. Вместе с дремой пришли воспоминания и увели к той поре, когда он еще совсем легко шагал по земле. Вспомнилась далекая степь, густые заросли камыша у бесчисленных рукавов Урала, — он одно время жил там, — а рядом море. Но разве сравнишь его с тем, что подступило хотя бы к Ракуши. Такого, как там, нет нигде. Может, это потому так казалось, что рядом вставало изрытое ласковыми морщинками лицо матери, ее глаза, согретые особым светом, ее слова:
«Твоего отца забрало море. Так, видно, решил аллах. Ему тоже нужны хорошие ловцы…»
— Но люди говорят…
— Что он вырвал у Ибрая камчу и сломал, когда тот стал избивать его, а самого Ибрая поднял на руки и швырнул так, что он неделю после не вставал с подушек?
— Да!
— Люди говорят правду. Твой отец был бедный, но гордый человек. Он не терпел несправедливости. И когда узнал, что люди Ибрая примчались, чтобы схватить его, твой отец не стал их ждать, не протянул им рук, не дал спеленать их веревками, он взял первую попавшуюся лодку и ушел в море. Тогда начинался сильный шторм, и отец твой не вернулся.
— За что он ударил Ибрая?
— Тот насчитал ему лишние долги. За них он после забрал отцовскую снасть, избушку, выгнал нас оттуда с тобой… Ты спрашиваешь, как выглядел твой отец? Что я могу ответить тебе на это… Посмотри сам, вон зеркальце. Видно, перед смертью отец упросил аллаха, чтобы ты стал его двойником.
Избасар вглядывался в зеркало, обломок которого был вмазан в стену, и видел по-ястребиному загнутый нос, гладкую кожу, обтянувшую скулы, тяжелую шапку волос, смелый излом бровей и… черную скобку усов над верхней губой.