Опасное задание. Конец атамана(Повести)
Шрифт:
— Посторонись, Базар, тоже посмотрю.
Палило солнце. Избасар намечал путь к колодцу.
Он проделает его ночью чего бы это ни стоило.
Цена воды
И ночь пришла. На море будто опрокинули гору черной шерсти.
Осторожно перелез через борт Кожгали и окунулся в теплую, как парное молоко, воду. За ним Мазо, Избасар и Ахтан. Долго, будто немые рыбы, копошились они у реюшки без всплесков и звуков, отдыхали, держась за чалки, и никак не могли насытиться морем.
Кожгали, приблизив голову к Избасару, шепнул:
— Воду доставать, Избаке, буду я. Тебе нельзя. Поймают, кто лодку поведет?
— Ахтан поведет, Мазо поведет, — так же шепотом ответил Избасар. Он полдня обдумывал, как лучше добраться, до колодца, разглядывал рыбацкие лачуги, бугор, сарай за ним, прикидывал расстояние и был уверен, что лучше других сможет достать воду.
Забрались на рыбницу.
— Вот дурак я, — сокрушенно вздохнул Ахтан, усаживаясь рядом с Мазо, — из-за этого ишака, — ткнул он в Кожгали, — много чаю не допил в тот раз.
— Ну! — Мазо скрутил цигарку и собрался лезть в закуток, чтобы покурить там.
— Да ты послушай, — удержал его за рукав Ахтан, — он тогда побежал бая Абулхаира стрелять, ну, я бросил пить чай. Сейчас допил бы, — сожалеюще чмокнув, Ахтан лег на сети.
Избасар стал прилаживать на спину плоский, оплетенный веревочной сеткой жестяной банчок.
Потянулся за вторым банчком Мазо.
— Э, Яна, — остановил его Избасар, — казахи говорят: «Где копыту ступить тесно, там арбе делать нечего». Один пойду.
— Договорились же?
— Передумал. Мало ли!
Все же Мазо коснулся рукой пояса, где висел рыбацкий нож, и решительно забросил за спину банчок. Лицо у него белело продолговатой заплатой, глаз не было видно.
— Ты же, Базар, совсем ослаб. Не справишься…
Избасар рассердился:
— Приказ понимаешь? Какой большевик ты, если приказ не слушаешь? — он положил на плечо Мазо медвежью лапу, давнул, чтобы показать — осталось еще силенки, хватит. И шагнул к борту.
Ахтан и Кожгали взяли его подмышки и бережно, без всплеска спустили в воду.
— Пошел, Избаке? — тихо спросил его Ахтан.
— Пошел, — так же тихо ответил Избасар.
Через мгновение он затерялся в чернильной темноте моря. А за косой, на берегу, в это время вспыхнул костер.
— Эх, шакалы, не спят, — сжал кулаки Ахтан.
Иногда костер заслоняла чья-нибудь фигура.
— Не спят, собаки, — вздохнул Кожгали.
Избасара же костер не тревожил. Он знал: как бы ни пялили в темноту глаза, сидящие у костра, они ничего не разглядят. Зато сами будут как на ладони. Беспокоило лишь, что разожжен костер где-то невдалеке от колодца.
Чем ближе к берегу, тем осторожнее брел Избасар. Постоял немного, послушал, выбрался на песок и пополз к сереющему впереди кустарнику. От него, вжимаясь в каждую ямку, замирая даже от собственного шороха, дальше. На пути неожиданно наткнулся на что-то: «Ага, дувал», — его хорошо было видно с реюшки. Нащупав в дувале выбоину, втиснулся в нее и очутился у длинного рыбацкого сарая с дверями по торцам. Обогнув угол, проскользнул в глубь сарая и прижался к стене.
Впереди вторая дверь, на нее падает свет костра. Кажется, что он горит вплотную с дверью. В нос Избасару ударяет густой терпкий запах вяленого мяса и судорогой сводит высушенный жаждой желудок.
«Откуда у ловцов мясо? Целая баранья туша свисает с потолка… Это для казаков мясо», — догадывается Джанименов, протягивает руку, взмах — и в карман засунут фунта на два кусок. Нож снова за поясом. Еще осторожнее продвигается ко второй двери Избасар. Недалеко от нее, прямо на полу, чадит коптилка, валяются лохмотья. «Кто забыл здесь коптилку, зачем ее зажгли?». На полу спит белобрысый русский парнишка в разодранной на плече рубахе. А коптилка уже лижет край лоскутного одеяла, и оно тлеет.
«Сгорит», — обжигает Избасара мысль. Он хватает коптилку, отодвигает подальше, наступает ногой на тлеющее пятно. Откуда-то сверху падает с грохотом ведро. Он его задел плечом. Парнишка приподнимает голову, что-то шепчет спросонки и пытается расклеить глаза. Затоптать коптилку уже не успеть: напугается мальчишка и закричит. Значит… надо быстро стиснуть ему рот, а другой рукой…
Парнишка открывает глаза:
— Это ты, братень, — бормочет он. — Ложись туто-ка. На кошме блох помене, — роняет голову на подушку и поджимает к животу коленки. Глаза у него опять закрыты.
Избасар какое-то мгновение стоит обмякший и радостный, затем крадется к двери и, прячась за косяк, выглядывает в проем.
Костер совсем близко, шагах в двадцати. Возле него четверо: один квадратный, большой, как глыба, с широкой бородой.
— Я те, Митька, — говорит он пропойным голосом, — сверну за такие слова на бок сопатку, хучь ты и с лычками.
— А че? — вскидывает голову сидевший с краю казак, — а че, бабы оне бабы и есть. Никотора не устоит, ежели с подходом к ней.
— Про которых не знаю, про Глашку тебе толкую.
— А хучь и Глашка!
— Ну, ты, кобель облаянный, Глашку, сказываю, не трожь.
— Гляди, напужал. Да нужна она мне. Я к тому — поторчим в етом пекле ешшо, тады любой ее… Узнаешь тады.
— Ох, поторчим, — подает голос еще один высокий казачина, сидящий с краю, и разводит руки. — На кой нашему начальству коса тутошняя? Сколь постов понаставляли. Видать, поприжала голытьба красноштанная.
— Видать, прижала.
— А ваш-то ахфицеришко зачем приперси сюды?
— С проверкой вроде. Велел собираться утрось назад.