Опасные игры
Шрифт:
— Как всегда. Пошли, Чиун, нам надо ехать.
Он встал со стула, и Смит быстро проговорил:
— Я так думаю, что в Москве вам лучше не слишком бросаться в глаза.
— С его большим белым носом это будет нелегко, — заметил Чиун.
— Он имеет в виду, что я там не должен завоевывать никаких медалей, папочка, — пояснил Римо.
Чиун посмотрел на Смита с таким выражением, будто, по его мнению, того следовало немедленно поместить в сумасшедший дом.
— Что?! — воскликнул он. — Проиграть?!
Смит пожал плечами.
— А
— Великолепно, — сказал Чиун. — Если только он не будет в плохой форме. Но я постараюсь поработать с ним, чтобы этого не случилось.
— Может, и великолепно, но определенно опасно, — сказал Смит. — Тайна КЮРЕ может открыться. Жизнь Римо окажется под угрозой. Вы ведь это понимаете, не так ли?
— Конечно, я это понимаю, — ответил Чиун. — Я же не ребенок.
— Вот и хорошо, — сказал Смит и обратился к Римо: — Запомните: мы не сбрасываем со счета ничего. Ни юаровцев, ни родезийцев, ни вообще кого бы то ни было. Будем искать. Чиун?
— Ясно.
— Спасибо, что понимаете.
— Ну кто же благодарит человека за то, что он умен, император? — сказал Чиун. — Просто я достаточно умен, чтобы все понять и войти в ваше положение.
Оставшись в своем кабинете один, Смит заволновался. Слишком уж легко сдался Чиун. И Смит дал себе слово, что непременно будет смотреть Олимпиаду по телевизору, которого вообще-то не переваривал.
Когда они вышли в коридор, Чиун сказал Римо:
— Этот человек с каждым днем все больше и больше теряет рассудок. Ты только представь себе! Проиграть!
Уже ведя машину в аэропорт Кеннеди, Римо спросил:
— Чему это ты ухмыляешься, Чиун?
Мастер Синанджу не ухмылялся. Он улыбался, согретый сознанием своей гениальности.
— И что же тебе подсказывает твоя гениальность?
— Я придумал план, благодаря которому стану звездой и в то же время не дам этому ненормальному Смиту повода в чем-либо нас обвинить.
— Я оставляю без внимания твое «стану звездой» и хочу спросить только о том, чего ты ждешь от меня? — проговорил Римо.
Чиун потер свои сухие руки с длинными ногтями, выражая таким образом безмерное удовлетворение.
— Мы немножко покалечим всех американских спортсменов. Конечно, не серьезно. Я ведь знаю, как ты щепетилен на этот счет. Только до такой степени, чтобы они не могли участвовать в соревнованиях. Тогда вместо них во всех видах спорта выступишь ты, выиграешь все золотые медали и заявишь на весь мир, что всем этим ты обязан только мне, своему тренеру, а я буду делать рекламу на телевидении и зарабатывать деньги.
— Замечательно, — сказал Римо.
— Еще бы, — подхватил Чиун.
— Кроме одного момента.
— Назови его, — потребовал Чиун.
— Я этого не сделаю.
— Прошу прощения, не понял? — Чиун вложил в свой голос все презрение, на какое был способен.
— Смитти никогда не поверит в то, что наши спортсмены ни с того ни с сего вдруг заболели или
Чиун нахмурился.
— Х-м, — произнес он. — А если половина?
— Даже если один, — сказал Римо. — Это сразу бросится в глаза. Смит тут же обо всем догадается, а если он только заподозрит, что ты приложил руку к тому, чтобы завалил нашу команду, это будет означать, что подводная лодка с твоим любимым золотом, которая каждый ноябрь приходит в Синанджу, накрылась.
— Да, бывают все-таки случаи, когда белый человек говорит разумные вещи. Придумаем что-нибудь другое.
И, откинувшись на спинку сиденья, Чиун погрузился в молчание. Новая идея, еще лучше, чем прежняя, не заставила себя долго ждать, но он решил не говорить о ней Римо, обладающему этим мерзким, типичным для американцев мировоззрением неудачника, вечно ищущего причину, по которой нельзя сделать то или иное дело.
Его новой идеей было вывести из строя не только американских, спортсменов, но и всех остальных участников Олимпийских игр. И тогда Римо будет объявлен победителем ввиду неявки соперников.
Этот план поправился Чиуну еще больше.
Глава девятая
Это была уже новая Россия. Ушли в туман истории миллионы кровавых жертв сталинских репрессий и эпизодических расправ хрущевского периода. Массовое уничтожение собственного народа прекратилось. Однако последователи Сталина и Хрущева так же маниакально ненавидели иностранцев, а вызов в Кремль для большинства русских по-прежнему служил причиной того, что их прошибало холодным потом.
Ибо в России, что в старой, что в новой, одно оставалось неизменным: некоторые из тех, кого вызывали в Кремль, никогда больше не возвращались.
Однако, когда туда вызвали Дмитрия Соркофского, полковника КГБ — русской тайной полиции, — он только удивился, почему его так долго не вызывали.
Соркофский был человеком гордым, он гордился своей служебной карьерой, а также своими дочерьми: Ниной, одиннадцати лет, и семилетней Мартой. В равной степени он гордился и их матерью, красавицей Наташей, пока она не умерла пять лет назад в возрасте тридцати двух лет.
Идя по московским улицам на эту аудиенцию, Соркофский знал, что ему предстоит получить задание, самое важное за всю его карьеру, и душа его скорбела лишь о том, что с ним нет его Наташи, которая могла бы все это с ним разделить.
Наташа была на пятнадцать лет моложе его и так полна жизни, что он чувствовал себя с ней молодым. Он так никогда и не понял, что заставило ее влюбиться в него, этакого безобразного старого медведя, но был просто счастлив, что так случилось. Счастлив и горд. Он вспоминал, как его прямо-таки распирало от гордости, когда он ходил куда-нибудь с Наташей, держа ее под руку, и видел, как другие мужчины провожают их взглядами. А потом ей сказали, что у нее неизлечимая болезнь, рак кости.