Опасные пассажиры поезда 123
Шрифт:
— Благодарю вас, господин председатель, — произнес Лассаль.
— Во-вторых…
— Черт побери! — взорвался Лассаль. — Вы что, не знаете, что осталось всего несколько минут?
— Во-вторых, — невозмутимо продолжал председатель, — если мы уплатим этим уголовникам, то попадем в порочный круг. Это как с самолетами. Стоит один раз выполнить требования бандитов — и всякий, кому не лень, начнет захватывать поезда метро. Нам придется каждый день раздавать миллионы!
— Которых у нас нет, — вставил казначей.
— Все по-прежнему, — нетерпеливо сказал Лассаль, — двое «за», двое «против» и один воздержался. Решающий голос остается за мэром.
— А если бы было три голоса против одного? — спросил казначей.
— Решающий голос все равно был бы за мэром, — отрезал Лассаль. — Сэм. Принимайте решение.
В ответ мэр внезапно и сильно чихнул, нечаянно выбросив из носа длинную тонкую соплю. Присутствующих передернуло, и это показалось ему довольно забавным.
— А я думал, что вы его уже приняли, Мюррей.
— Сейчас не до шуток, — глаза Лассаля сузились. — Если вам, конечно, не наплевать на наших несчастных сограждан…
— Из ваших уст это звучит смешно, — сказала жена мэра. — Для вас слово «гражданин» — это просто синоним слова «голос».
Мэр зашелся в удушающем приступе кашля. Доктор, окинув его тревожным взглядом, произнес:
— Этот человек не в том состоянии, чтобы оказывать на него давление. Я этого не допущу.
— Господи Иисусе… — Лассаль закатил глаза. — Жены, врачи… Сэм, неужели вы не понимаете, что у нас нет иного выхода? Мы должны вытащить этих заложников оттуда целыми и невредимыми. Иначе…
— Я прекрасно помню про выборы, — перебил мэр. — Мне просто не нравится, как вы всем грубите. Хотелось бы видеть здесь чуть больше демократии.
— Включите голову! — рявкнул Лассаль. — Мы здесь пытаемся управлять городом, а не долбаную демократию разводить. — Он многозначительно взглянул на часы. — Сэм, вам лучше поторопиться.
Мэр повернулся к жене:
— Дорогая?
— Гуманность, Сэм. Всегда исходи из соображений гуманности.
— Действуй, Мюррей, — сказал мэр. — Мы платим выкуп.
— Я предлагал это еще десять минут назад. — Лассаль ткнул пальцем в комиссара полиции: — Передайте этим бандюгам, что мы заплатим. — Затем казначею: — С каким банком мы в основном ведем дела?
— С «Готэм Нэшнл Траст». Меня воротит от этого, но я позвоню…
— Я сам позвоню. Все вниз. За работу.
— Гуманизм, — сказала жена мэра, обращаясь к мужу. — Ты настоящий гуманист, дорогой.
— Да куда уж там, — сказал Лассаль.
Райдер
Райдер понимал, что даже в тусклом свете аварийных ламп он представляет собой отличную мишень. Копы наверняка уже спустились в туннель, и снайперы, конечно, уже держали его на мушке. Но, если только полиция не решит штурмовать вагон — в этом случае он просто умрет первым из многих, — или у одного из снайперов не сдадут нервы, он рискует не больше, чем остальные трое, хотя их позиции кажутся более защищенными. Обстоятельства в данный момент обеспечивали ему разумный уровень защиты. А в бою он не ждал большего и старался избегать меньшего.
Он терпеть не мог всю эту героическую боевую риторику, все эти фразочки типа «держаться до последнего», «пренебрегать опасностью», «сражаться с превосходящими силами противника» резали ему слух, казались просто воплями неудачников. Типичные примеры этой героики давали знаменитые битвы прошлого — бессмертные памятники бездарной организации и феноменальным просчетам.
Вы сражались до последнего? Значит, вашу армию стерли с лица земли. Вы пренебрегли опасностью? Следовательно, умножили собственные потери. А если вдруг откуда-то взялись «превосходящие силы противника» — значит, вы прозевали искусный маневр врага. Райдер допускал, что можно принести себя в жертву ради спасения своей крошечной команды, но не ради тактического преимущества. И уж точно — не ради славы.
Положим, «команда» — тоже слишком громкое обозначение для горстки неудачников, случайно сбившихся вместе. Только Лонгмэна он более или менее хорошо знал, остальные были просто живой силой, боевыми единицами. Кстати, непонятно, кто кого завербовал — он Логмэна или наоборот. Вероятно, и то и другое — с той лишь разницей, что он-то сам решился на дело, а Лонгмэна мобилизовали практически против его воли. Просто обаяние Райдера плюс жадность одержали верх над трусостью Лонгмэна.
На Уэлкома и Стивера он вышел через знакомого торговца оружием — тоже бывшего наемника, вынужденного выйти в отставку после тяжелого ранения. Теперь он приторговывал оружием; у него был склад в трущобном районе Ньюарка и крошечный офис на Перл-стрит. Прикрытием ему служила торговля кожей, и в его кабинете, помимо древнего письменного стола с телефоном и скудным набором канцелярских принадлежностей, имелись шкафы, забитые дублеными шкурами, из которых он раз в месяц выколачивал пыль, чтобы поддержать товарный вид.
Достать автоматы для него проблемы не составляло. При надобности он мог раздобыть и танк, и броневик, и гаубицу, и противопехотные мины, и даже двухместную мини-субмарину с полным боекомплектом.
После того как сделка по продаже четырех автоматов «томпсон» была завершена, продавец выудил из ящика стола бутылку виски, и они предались воспоминаниям о былых баталиях, включая и те, где им пришлось сражаться по разные стороны фронта. Внезапно зазвонил телефон. После короткого, но весьма бурного разговора торговец швырнул трубку на рычаг и проворчал:
— Один из моих парней. Псих ненормальный.
Райдер не обратил внимания на эту реплику, но торговец не умолкал:
— Хорошо бы пристроить его куда-нибудь, а то как бы пристрелить не пришлось, — профессионально пошутил он. — Погоди, а может, ты это на себя возьмешь?
— Что «это»?
— Да откуда я знаю, что. Просто ты вот покупаешь четыре ствола. А команду уже подобрал?
Райдер отрицательно мотнул головой. Он всегда сначала заботился об оружии, а уже потом о личном составе.