Опасные пассажиры поезда 123
Шрифт:
— Этого мы сделать не можем.
— Ну как же, понял, убийцы Каза не разрешают дать ток! А тебя не тошнит от того, что тобой командуют ублюдки-пираты? Это же настоящие пираты, не лучше тех, что в море!
— Успокойся, — сказал Прескотт. — Через час плюс-минус несколько минут дорога будет в полном твоем распоряжении. Подумай сам: какой-то час — или несколько человеческих жизней!
— Какой-то?! — завопил Коррелл. — Ты представляешь себе, что такое час в это время дня? При том, что целый участок дороги обесточен? Это же ад кромешный!
— «Пэлем Сто двадцать три», — произнес Прескотт в микрофон. — Вызываю «Пэлем Сто двадцать три», прием.
— Откуда ты знаешь, что эти уроды не блефуют? Они же как раз и рассчитывают, что мы тут разнюнимся из-за каких-то пассажиров!
— «Разнюнимся из-за пассажиров»? Коррелл, ну ты даешь.
— Они говорят,что будут убивать пассажиров, но, может, они просто берут вас на понт?
— С Доловичем они тоже взяли нас на понт?
— О боже! — Гнев Коррелла мгновенно иссяк, глаза его вновь наполнились слезами. — Толстяк Каз. Каким он был прекрасным! Он был настоящий белый человек!
— Умеешь ты найти правильные слова, Коррелл.
— Старина Каз. Железнодорожник старой школы. Пэт Бердик наверняка гордился бы им.
— Если он полез прямо под пули, значит, был идиот, — сказал Прескотт. — А кто такой Пэт Бердик?
— Пэт Бердик? Легенда. Величайший из диспетчеров старой школы. Могу рассказать тебе о нем с десяток историй.
— Как-нибудь в другой раз, пожалуйста.
— Однажды, — упрямо начал Коррелл, — поезд вдруг остановился в туннеле без десяти минут пять. Без десяти пять! Прямо перед часом пик, представляешь?
— Попробую еще раз с ними связаться, — сказал Прескотт, стараясь не слушать.
— Машинист позвонил по телефону — радио тогда еще не было — и сказал, что на рельсах, прямо перед поездом, лежит мертвое тело. Пэт говорит: «Ты уверен, что оно действительно мертвое?» — «Конечно, уверен, — отвечает машинист. — Тип уже окоченел, он как камень». И тогда Пэт как заорет: «Тогда, черт подери, прислони его к опоре и езжай дальше. Подберем его после часа пик!»
— Центр управления вызывает «Пэлем Сто двадцать три», прием…
— Вот из того же теста Каз Долович. Знаешь, что он сказал бы сейчас? Он сказал бы: «Не думай обо мне, старина Фрэнк! Главное, поддерживай движение!» Он был такой…
— «Пэлем Сто двадцать три» — Центру управления!
Лейтенант схватил микрофон:
— Прескотт слушает.
— Я тут смотрю на часы, лейтенант. Они показывают два тридцать семь. У вас осталось тридцать шесть минут.
— Ублюдки, — громко сказал Коррелл. — Ублюдки и убийцы.
— Заткнись, — прошипел Прескотт, затем сказал в микрофон: — Будьте благоразумны. Мы стараемся выполнить ваши требования. Но вы дали нам слишком мало времени.
— Осталось тридцать шесть минут. Сверим часы?
— Я верю вам, но времени слишком мало. Знаете, у нас тут миллионы просто так не валяются.
— Вы просто еще не приняли решения — платить или нет. Деньги добыть нетрудно, если взяться за дело всерьез.
— Я простой коп, в этих делах не очень разбираюсь.
— Так найдите кого-нибудь, кто разбирается. Часы тикают.
— Я доложил начальству сразу после нашего разговора, — сказал Прескотт. — Подождите еще немного. И больше, пожалуйста, никого не трогайте.
— Больше? Что вы имеете в виду?
Прокол, подумал Прескотт: они не знают, что у смерти Доловича есть свидетель.
— Пассажиры слышали выстрелы. Мы думаем, что вы там пристрелили кого-то. Одного из пассажиров?
— Нет. Мы убили какого-то человека на путях. Мы убьем каждого, кого увидим на путях. И плюс к этому одного заложника. Учтите это. Любое нарушение условий — и мы убьем заложника.
— Пассажиры ни в чем не виноваты, — сказал Прескотт. — Не трогайте их.
— Осталось тридцать пять минут. Свяжитесь со мной, когда вам будет что сказать по поводу денег.
— Ясно. Еще раз прошу — не трогайте людей.
— Не тронем, если вы нас не вынудите.
— До скорого, — сказал Прескотт. — Конец связи. — Он тяжело опустился в кресло.
— Боже! — не выдержал Коррелл. — Когда я слушаю, как ты сюсюкаешь с этим ублюдком, мне просто стыдно становится, что я тоже американец!
— Пошел к черту, — устало сказал Прескотт. — Топай отсюда, вали играть в свои паровозики.
Его честь господин мэр
Его честь господин мэр города лежал в постели на втором этаже особняка Грейси — официальной резиденции мэра Нью-Йорка. У него текло из носа, у него тупо болела голова, у него ломило все кости, и температура у него была минимум 39,7. Можно было бы заподозрить, что это козни многочисленных врагов, но его честь понимал, что это уже паранойя: у оппозиции в жизни не хватит воображения, чтобы подсадить вирус гриппа на край его бокала с мартини.
Пол у кровати был сплошь усыпан служебными бумагами, которые он совершенно не собирался читать. Муниципальный механизм прекрасно работал и без его непосредственного участия. В двух больших кабинетах на первом этаже команда помощников отлично справлялась со всеми текущими делами. Телефон у кровати мэра был включен, но он распорядился, чтобы его беспокоили только в случае глобальной катастрофы — вдруг, например, остров Манхэттен начнет погружаться в океан.
За окном раздался низкий гудок какого-то судна на Ист-ривер. Мэр внезапно подумал, что от подобного сигнала вот уже тридцать лет просыпаются все его предшественники. Его честь был вовсе не романтичен и мало интересовался историей дома, который волею избирателей стал его резиденцией. Он знал, что особняк построил в 1799 году архитектор Арчибальд Грейси, что это один из самых заметных образцов стиля ранней республики и что на первом этаже висят полотна Трамбла, Ромни и Вандерлина — пусть и не лучшие образцы их творчества, но, во всяком случае, с подписями. Знатоком здания и его убранства была жена мэра, которая когда-то изучала не то искусство, не то архитектуру — он запамятовал, что именно.