Опасные пассажиры поезда 123
Шрифт:
В данный момент его честь дремал и видел совсем не политические, а вовсе даже эротические сны. Когда зазвонил телефон, он страстно, засунув ему в рот язык, целовался с неким монахом из монастыря в Швейцарских Альпах. Вырвавшись из жарких объятий монаха (кстати, под рясой тот был совершенно голый), мэр дернулся к телефону и односложно рыкнул в трубку. С первого этажа звонил Мюррей Лассаль, один из заместителей мэра, которого газетчики прозвали «свечой зажигания администрации».
— Простите, Сэм, но дело неотложное, — сказал Мюррей.
— У тебя сердца нет, Мюррей. Я просто подыхаю.
— Пока не надо. У нас тут настоящая катастрофа.
— Неужели ты сам не справишься? Ты ведь даже в Браунсвилле [8] справился, не так ли? Мне правда паршиво, Мюррей. В висках стучит, дышать не могу, все ноет…
— Конечно, я бы справился, как справляюсь со всей грязной работой в этом вонючем городе, — да только я не собираюсь ничего делать.
— Что это еще такое: «Не собираюсь ничего делать»? В лексиконе заместителя мэра таких слов быть не может!
8
В мае 1971 года в районе Браунсвилл в Нью-Йорке произошли серьезные беспорядки на расовой почве.
Лассаль, сам немного простуженный, вспылил:
— Не учите меня, как заниматься политикой, Сэм! Мне плевать, что вы больны, хотите, я вам кое-что напомню?
— Ладно-ладно, — поспешно перебил мэр. — Я пошутил. Пусть я болен, но с чувством юмора у меня явно получше, чем у тебя. Как и всегда, впрочем. Ладно, что там случилось? Надеюсь услышать что-нибудь приятное.
— Чрезвычайно приятное, ага, — с наслаждением протянул Лассаль. — Просто первоклассная заварушка.
Мэр прикрыл глаза рукой, словно заслоняясь от грядущей беды, будто от яркого солнца.
— Ладно, говори. Не томи.
— Какая-то банда захватила поезд метро. — Лассаль повысил голос, чтобы заглушить проклятья, которыми тут же разразился мэр. — Шестнадцать пассажиров и машинист взяты в заложники, террористы требуют у города выкуп в размере одного миллиона долларов.
На мгновение мэру почудилось, что он все еще спит, просто эротическую альпийскую сцену сменил привычный домашний кошмар. Он поморгал, ожидая, когда сон рассеется. Но голос Мюррея Лассаля был ужасающе реален:
— Вы меня слышите? Я сказал, что бандиты захватили поезд и требуют…
— Говно. Проклятье и говно, — сказал мэр. У него было очень благополучное детство, и он так и не сумел научиться ругаться как следует — ведь ругательствам, как и иностранным языкам, лучше всего учиться с детства. Однако он не оставлял попыток овладеть бранью, которую считал важным инструментом в общении с избирателями из низших социальных слоев. — Говно, будь оно проклято. Полиция что-нибудь предпринимает?
— Да. Вы готовы обсуждать ситуацию рационально?
— А может, пусть забирают этот проклятый поезд? — Мэр закашлялся и несколько раз чихнул. — Откуда город возьмет миллион долларов?
— Не знаю. Но придется найти. Может, вам стоит немного облегчить ваши банковские депозиты? Я иду к вам.
— Говно, — сказал мэр. — Говно и проклятье.
— Хотелось бы, чтобы у вас прояснилось в голове, пока я поднимаюсь.
— Миллион долларов! Может, есть другой выход?
— Нет другого выхода.
— Вы знаете, сколько снега зимой можно убрать за миллион долларов? Мне нужна более полная картина ситуации и мнения остальных — комиссара полиции, этого недоноска из Транспортного управления, казначея и…
— Вы что, думаете, я тут зря сижу? Они уже едут к вам. Но это напрасная трата времени. Когда вы кончите трепаться, мы все равно сделаем, как я говорю.
— …И еще Сьюзан…
— А за каким чертом нам тут еще Сьюзан?
— Ради семейного спокойствия.
Лассаль так грохнул трубкой, что у мэра даже ухо заболело. Чертов Мюррей Лассаль. Проклятый, говенный Мюррей Лассаль. Он, конечно, очень умный, и трудоголик, и совершенно беспринципный тип, но ему все же следует поучиться как-то соотносить свое высокомерие, свою нетерпимость с более взвешенными мнениями. Более, так сказать, христианскими. Что ж, может, самое время показать ему, что и другие тут умеют принимать решения. Вот этим мы сегодня и займемся, несмотря на болезнь.
Комиссар Департамента полиции Нью-Йорка
Пока его лимузин мчался по федеральной автостраде, комиссар Департамента полиции Нью-Йорка связался с окружным инспектором, работавшим на месте преступления.
— Что там у вас?
— Зеваки. Собралось уже тысяч двадцать народа, прибывают все новые. Я молю Бога об урагане с градом.
Комиссар чуть склонился вправо — в окно было видно ясное голубое небо над Ист-ривер — и тут же снова сел ровно. Начальник был неподкупным, трезвым человеком; он начинал простым патрульным, и хотя понимал, что черный лимузин — это важный и даже необходимый атрибут его чина, все же никогда не позволял себе развалиться на сиденье, словно отмежевываясь от неподобающей роскоши.
— Оцепление поставили? — спросил он.
— Естественно. Мы пытаемся оттеснить хотя бы часть зевак на соседние улицы. Особо не церемонимся. Завоевывать новых друзей в нашу задачу сейчас не входит.
— Что с движением?
— Я поставил патрульных на каждом перекрестке от Тридцать четвертой до Четырнадцатой. Пробки будут везде, но непосредственная зона операции под контролем.
— Кто у вас заместителем?
— Дэниэлс из отдела специальных операций. Рвется в туннель выбить оттуда этих ублюдков. Да и я не прочь.