Опасный джентльмен
Шрифт:
— Тому очень нравится в Бате. Теперь нужно, чтобы кто-то сообщил об этом мисс Девис, — со смехом ответил Бенедикт. — О, вы должны мне обо всем рассказать!
Деверь с энтузиазмом принялся рассказывать о каком-то деревенском танцевальном вечере и всякий раз пыжился от гордости, когда она смеялась. Лилиана заинтересованно ловила каждое его слово, а щенки крутились у ее ног, дожидаясь полуденного купания. Эдриан наблюдал за ними, приходя в отчаяние от мысли, что они прекрасно друг другу подходили, а он их разлучил. Лилиана никогда еще не выглядела такой радостной. Граф сжал зубы. Невероятно! Видимо, он сошел
— Эдриан, посидите с нами. Вам наверняка интересно услышать все новости, — попросила Лилиана.
— Полагаю, Бен останется здесь на несколько дней. Мы еще успеем поговорить, — ответил граф и вышел, пока боль не свалила его с ног.
Несколько дней превратились в неделю, а Бенедикт и не собирался уезжать. Он вел себя вполне корректно, выказывал большое почтение невестке, да и она, видимо, получала удовольствие от его общества. Может, он действительно хотел наладить отношения? Глядя на них, Эдриан ощущал бремя вины и гнетущую тревогу за жену. Если бы она не плакала ночью каждый раз, когда он уходил от нее, его бы совершенно не волновала мысль о том, что человек, который мог сделать ее счастливой, находится в этом доме. Интересно, проявляла бы Лилиана такую же страсть в постели с Бенедиктом?
Однажды Эдриан видел, как они гуляли по морозу, как его брат, склонив к ней голову, слушал ее с таким выражением, будто она рассказывала что-то необыкновенно интересное. Но теперь для них все кончено: он сам их разлучил, и ничего уже нельзя исправить.
Эдриан был не единственным, кто задавал себе вопрос, долго ли еще Бенедикт пробудет в Лонгбридже.
Его назойливое присутствие начало тяготить и Лилиану. Она с трудом скрывала раздражение, поглядывая на деверя, который сейчас бродил по оранжерее, рассматривая ее картины.
— У вас исключительный талант! — восхищался он.
— Не надо мне льстить, Бенедикт.
— Но вы правда очень талантливы, Лилиана, — настаивал он. — В вас есть нечто особенное, я просто в восторге.
Отвернувшись, Лилиана критически взглянула на пейзаж, который писала.
— Ах, он прекрасен! Какой талант! Уверен, Эдриан постоянно говорит вам об этом.
Лилиана почувствовала тошноту, как случалось всякий раз, когда он упоминал о брате. Она словно играла роль в некой странной пьесе, изображая, что у них с мужем все хорошо, и стараясь, чтобы Бенедикт не узнал правду. Если бы ему стало известно о ее незавидном положении в собственном доме, он бы рассказал Тому или даже родителям, и скоро весь приход судачил бы о том, что «негодяй с Риджент-стрит» с трудом выносит свою жену. Какое унижение!
— Конечно, он говорит вам, — повторил Бенедикт. Она постаралась весело засмеяться.
— Эдриан очень занят, у него много работы.
— Следовательно, не говорит.
Лилиана пожала плечами. Да и как он мог говорить? В оранжерею он почти не заходит, на картины, развешанные ею у него в кабинете, даже внимания не обратил.
— Искусство не слишком его интересует, — пробормотала она, беря палитру.
— Нет, интересует. И очень. У него одна из самых замечательных коллекций в Лондоне, — сердито сказал Бенедикт.
— Ну, я ведь не художник и рисую для своего удовольствия, — беспечно возразила Лилиана.
— О Боже! Этого-то я и боялся! — простонал он, потом неожиданно встал на колено и схватил ее руку. — Он сделал вас несчастной, да? Не скрывайте, это же очевидно!
— Бенедикт! Вы не понимаете, что говорите!
— Я наблюдал за вами, к тому же знаю, что он за человек. Если бы он по-настоящему ценил вас, то не… вы знаете, что я имею в виду.
— Что я знаю? У него много дел, вот и все.
— Лилиана, подумайте! Разве он не оставлял вас надолго одну? И ночью? Разве, уезжая куда-то или получая какие-то письма, он не хотел, чтобы вы…
— Простите? — Она улыбнулась, пытаясь скрыть растерянность. — Эдриан сейчас очень занят преобразованиями в Лонгбридже.
— Да-да. Причем настолько, что не находит времени даже пообедать с вами.
У Лилианы возникло сильное желание дать ему пощечину.
— Ваши намеки мне не понятны. — Она выдернула свою руку. — И это не ваше дело. У нас все прекрасно.
— Я должен вам поверить? — спросил Бенедикт, медленно поднимаясь.
— Как сочтете нужным. Я буду весьма признательна, если вы оставите свои мысли при себе — они меня не интересуют. — Сняв фартук, Лилиана пошла за плащом.
— Я только хочу, чтобы вы были счастливы, и сделаю для этого все, что в моих силах. Если он не может о вас заботиться, если все его внимание направлено куда-то еще…
— Довольно! — закричала она. — Как вы смеете вмешиваться в мои семейные дела? Бенедикт, если вы сердитесь, что я вышла замуж за него, так и скажите! Но пожалуйста, не будьте жестоки!
Он взял плащ и подал ей.
— Я не могу быть с вами жестоким, мне просто очень жаль вас. Я хорошо знаю вас обоих, и мне тяжело видеть, как вы страдаете от его невнимания.
Лилиана выскочила из оранжереи и побежала куда глаза глядят, лишь бы не видеть его и не слышать. Наконец она вернулась домой, поднялась по узкой лестнице для слуг, влетела в свою комнату и, захлопнув дверь, упала на кровать.
Господи, теперь он узнал, что Эдриан ее не любит! Слабая надежда, которую она лелеяла все это время, рухнула, когда Бенедикт намекнул на существование другой женщины.
Нет, этого не могло быть! Эдриан никуда не уезжал. Но ведь он исчезал на весь день, а Лонгбридж большой, в нем столько деревень, столько коттеджей, трактиров, гостиниц, сотни людей — тысяча возможностей для мужчины, который был известным любителем женского пола! Так почему она рассердилась на Бенедикта, если думала о муже то же самое? Но услышать это из чужих уст… Лилиана с яростью ударила по подушке. Не может быть, она этому не верит!
Тем не менее она верила.
Она потеряла Эдриана.
А разве он принадлежал ей? Лилиана опять замолотила кулаком по подушке, словно пыталась уничтожить страшную правду.
Вечером она не вышла к ужину, послав Эдриану записку, что у нее болит голова. Никого это не волновало, никто не зашел к ней, только горничная, которая принесла суп. Полли очень рассердилась, когда хозяйка отказалась от еды, и, прищелкнув языком, неодобрительно пробурчала:
— Девочки Олбрайт были такими же, со странностями, они тоже не хотели есть.