Опасный пиар
Шрифт:
— Раз больше платят, значит, только тебе одному. Тебе напарника не надо, ты ж никому не доверяешь!
— Тебе доверяю. Может, пойдешь ко мне вторым номером?
— Я бы с удовольствием, — вздохнул Серафим. — Только от меня теперь толку чуть. А со вторым придется делиться. А так — все тебе одному достанется. На твой долг с процентами.
И отправил в рот скользкий опенок из банки маринованных грибов.
Анатолий кивнул. Что-то такое он и ожидал услышать.
— Кто хоть они? — спросил он. — Конкретно. Где их готовили?
Серафим пренебрежительно
— Говорил уже. Один старый мокрушник, три ходки. Второй — пацан, в армии служил. Племянник этой, невинно убиенной. Два года генералам дачи строил, плацы подметал и теперь Рэмбо ему нипочем.
— Получается, тридцать штук за каждого, — сказал Анатолий. — Если уберу одного, заплатят?
— Если уберешь старого мокрушника, племяш тоже никуда не денется, — ответил Серафим.
4
Они второй день жили в заимке, под непрерывным дождем, причем Игнат не позволял ночью разводить костер — далеко видно. Леху, у которого поднялась температура, он лечил немецким аспирином и хвойным отваром. Но Лехе становилось все хуже. Пришлось отвести его до ближайшей деревни Тетерино, попроситься в баньку. Хозяйка, старуха лет семидесяти, поджав губы, подозрительно оглядела обоих.
— Подлечиться надо, — сказал ей Игнат. — Мы — охотники, блудили тут, он провалился в болото, простыл…
— Браконьеры, что ли? — понимающе кивнула она. И в ее тусклых глазах мелькнул живой интерес.
Игнат пристально посмотрел ей в глаза. Никак на свежатинку бабка рассчитывает.
— Одна, мать, живешь?
— Одна, кому еще тут нужна-то? — Теперь она так поджала губы, что они превратились в сухую, бесцветную нитку. Сообразила: мясо ей не обломится.
— Сотвори-ка нам баньку, — проникновенно сказал Игнат. — По-черному. Мы тебя отблагодарим, не пожалеешь. Только про нас — никому. Поняла? И чайку бы потом с медом, ага?
Они парились несколько часов. Игнат нещадно стегал веником разомлевшего, стонущего Леху. Потом отпаивал его заваркой из сухого можжевельника с крапивой и снова стегал, выбивая хворь.
Иногда поглядывал в окно, дома ли бабка, не побежала ли стучать. Нет, дым над избой из печной трубы стоял коромыслом, вроде что-то готовила. Придется отстегнуть, никуда не денешься…
Они выпили у нее с полведра чая с медом, поели пирогов с морошкой и брусникой. Потом он завернул Леху в старый, дырявый тулуп, надел на ноги толстые шерстяные носки, уложил спать на растопленную печь. Леха во сне стонал, что-то невнятно бормотал. А Игнат сидел со старухой под иконой, где она показывала ему фотографии родственников, ныне почивших. Время от времени она испытующе его рассматривала и опускала глаза всякий раз, когда встречалась с ним взглядом, рн отсчитал ей несколько сотенных. Подумав, прибавил еще несколько купюр. Она стала пересчитывать дрожащими пальцами. Похоже, никогда таких денег в руках не держала. А ты жадна, мать, подумал Игнат. Нехорошо. Как бы не пришел к этой старой карге тот самый аппетит, что во время еды…
— Сын он тебе? —
— Племянник, — кивнул Игнат. — Ну что, довольна, нет?
Она не ответила, а снова поджала губы. Прямо втянула их в себя.
Ночью Игнат проснулся, почувствовав неясную тревогу. Приподнял голову, посмотрел на образ в углу, под которым светился малиновый огонек, перевел взгляд на старухину половину избы. И понял, что его разбудило: не слышно ее сопения, поначалу мешавшего заснуть.
Игнат сначала проверил, на месте ли папка и пистолет ТТ. Потом встал, крадучись подошел к ситцевой занавеске, стараясь не скрипеть половицами. И заглянул туда сбоку. Старухи там не было. Куда это она, карга чертова, намылилась в такое время? Не иначе к полюбовничку? А полюбовничек этот не в ментах ли служит? Он взглянул на часы. Полчетвертого утра. Куда ходят в ее возрасте в такое время? Участковый небось неподалеку живет. И награда, поди, за нас объявлена… Ах ты, старая сука! Он подошел к печи, на которой Леха спал глубоким сном младенца. Похоже, от простуды не осталось и следа. Его лицо розовело при слабом свете ночника. Барашек ты мой, подумал Игнат. С тобой хорошо в бега идти. Через тундру на большую землю. Сам не ходил, но ребята рассказывали… Собрался на волю, сперва подбери себе барашка. Вишь, какой гладенький да молоденький. Педрила из него получится что надо. И с голодухи не окочуришься. Словом, ладно, еще пригодишься.
Он посмотрел в окно. Ни черта там не разглядишь! Он вытащил обойму из ТТ, пересчитал патроны. Шесть штук. Должно хватить, даже если здешний мент, наверняка толстопузый, со спившейся харей, они тут все такие, приведет мужиков с вилами. Но не шестерых же!
Будить Леху, или пусть еще поспит? Он толкнул его, но тот только повернулся на другой бок.
— Не спи, замерзнешь, — сказал Игнат негромко.
Или черт с ним? Обойдемся… Он взбил свое одеяло, натянул его на подушку, потом прошел на старухину половину за занавеску и там снял предохранитель.
Когда услыхал шорох и скрип за дверью, сразу напрягся. Встряхнул головой, отгоняя сон, затаил дыхание.
Дверь скрипнула, потом в комнату протиснулся тот самый мент из его воображения, толстопузый, огромный, мордатый, с фуражкой, сбитой на затылок. В одной руке он держал «Макарова», в другой фонарик, которым водил из стороны в сторону. Ближе к нему была печь, на которой спал Леха, чье лицо с приоткрытым ртом сразу попало в луч фонаря. Леха зажмурился, сморщился, но так и не проснулся.
Участковый обернулся назад, махнул рукой. Игнат увидел в полутьме, как вошла старуха, за ней боязливо протиснулись двое мужиков. И замерли у стены.
— Ухандокала ты их, Ерофеевна! — негромко хохотнул участковый и тут же сам себе зажал рот.
— Старалась, Сереженька, молочка с медом они нажрались, мне для каши не осталось, — хвастливо прошипела она.
— Ох и жадна же ты! — покрутил головой Сереженька, так что фуражка едва не свалилась с его лысеющей головы. — Попробуй разбуди их теперь.