Опер любит розы и одиночество
Шрифт:
Шерегес проворно вскочил, обратив свои взоры на старшего товарища, правильно ли он делает. Шацман одобрительно глянул на младшего, ободряя взглядом — все правильно, так держать. Шерстобитов не шелохнулся в ожидании моего напутствия.
Я крутила ручку в руках. Мое спокойствие мгновенно улетучилось.
Почему-то вспомнилась сцена из «Шерлока Холмса», где Никита Михалков гневно спрашивает. «За кого меня принимают в этой гостинице? За дурачка? За дурачка…» И Михалков сам себе отвечает… Констатирует факт.
Опять немая сцена, двое стоят, двое сидят. Все словно отупели
— Мне нужна копия списка из отдела кадров, — неожиданно ровным голосом произнесла я. — Я пришлю сотрудника нашего управления. Предварительно вам позвонят. Вы — свободны!
— Всего хорошего. — Все трое поплыли к выходу.
Шерстобитов потерял былое обаяние и как-то уж очень заспешил, опережая партнеров. Шли они спокойно, так идут ко дну корабли, медленно и тихо, не теряя достоинства.
— Творческих успехов в деле строительства капитализма, — я все-таки не удержалась от ерничества. Люблю прикалываться!
Для чего они мне понадобились, один бог знает. Лично себе я не смогла объяснить, зачем вызвала их в управление. Может быть, надо было настоять на приеме в офисе корпорации? И что изменилось бы? Один бог знает…
В сложных ситуациях я приучила себя и свой организм перестраиваться на другой лад. Этакий музыкальный инструмент, настроил струну или клавишу, вот инструмент и заиграл по-другому. Если ничего не получается, натяни другую струну, а оборванную выбрось, не жалей, другие найдутся.
Кажется, надо поговорить с подругой Клавдии, настал такой момент.
Наверное, Николаева по-бабски делилась своими секретами с подругой. Наверное!
И если подруга не рассказала эти тайны оперативникам, значит, ситуация требует моего вмешательства.
Сыграю-ка я на бабской солидарности.
Ну, положим, не бабской, бабская солидарность — слишком грубо, а дамской, женской, девичьей. Нет, все равно, бабьей, что уж тут глазки строить.
Как, бишь, ее зовут, подругу Клавдии Михайловны? А ее зовут, ее зовут — Людмила Борисовна Коровкина, работает Коровкина товароведом на «Русских самоцветах». Хорошая профессия, лучше не придумаешь. Звонить или не звонить? Быть или не быть? Пить или не пить? Любить или не любить? Жить или не жить? Тонуть или не тонуть? Работать или не работать?
На последнем вопросе меня заклинило — производство расследования не входит в мои служебные обязанности. По должности я обязана анализировать состояние оперативной обстановки, изо дня в день, изо дня в день, и так до самой старости, до пенсии, до полной отставки из органов внутренних дел. Скучно! Тошно! Пресно!
Юрий Григорьевич правильно сделал, что втравил меня в это дохлое дело, честь ему и хвала.
Редко у кого из начальников бывает чутье на способности сотрудников, а у полковника оно есть. Он умеет углядеть в самом тупом и неповоротливом сотруднике творческое начало. Высмотрит и немедленно зашлет в Тмутаракань, в Мухосранск какой-то, и уже оттуда нелепый и нерадивый сотрудник возвращается похудевшим, постройневшим, бодрым, исполненным сил и
А все потому, что проявил себя на трудном участке работы.
Значит, работать, а работа — она, знаете ли, омолаживает.
Я решила не звонить Коровкиной, ну ее, только перепугаю. Взволнуется девушка, перенервничает, к чему?
А нагряну-ка я неожиданно, и мы с ней мирком да ладком посидим, потолкуем, хлопнем по рюмашечке коньячку. Глядишь, и найдем общий язык, а что нам, красивым женщинам, общий язык не найти, что ли?
Поеду вечером, а сейчас отыщу уникальную личность — Славу Резника и озадачу его поручением. Слава Резник не только уникальная личность, он еще и хороший товарищ, отличный сотрудник и классный оперативник.
К тому же очень красивый парень!
Когда-то я предложила Резнику создать программу на манер аналитической, но построенной по другому принципу. Я долго ему втолковывала, зачем нужна эта программа, пока Слава Резник не принес мне на блюдечке первую распечатку.
Ученик превзошел своего учителя! При отборе криминальных объявлений из средств массовой информации — пароль, номер телефона, адрес, фамилия, имя, отчество, кличка, — слово из преступного жаргона в Славиной программе перемешива-лось в солянку и выдавало уникальный результат. Машина выплевывала небольшую справочку-объ-ективку на любую интересующую вас фамилию или адрес.
Из моей идеи Резник сделал конфетку, он «вбивал» в программу все, что прочитывал и изучал в течение недели. Его стол, заваленный газетами, журналами, исключительно «желтопрессными», изобилующими голыми девицами, пышными грудями и задами, вначале будоражил сотрудников управления, и к нему бегали в обеденный перерыв посмотреть диковинные издания. На досуге никто эти издания не читал, не покупал, считая их бульварными и недостойными внимания сотрудника милиции. Называли это — посмотреть журналы «с титьками».
В кабинете Славы эти произведения искусства в кавычках приобретали другой вкус, вкус профессиональный, требующий особого, внимательного отношения. Позже интерес к голым задницам и титькам у сотрудников управления безвозвратно исчез.
А Слава шумно перелистывал глянцевые страницы, выискивая интересную информацию в гордом одиночестве.
Я встретила его в столовой. Слава стоял в глубоком раздумье у стойки бара и разглядывал содержимое буфета. Содержимое не привлекало Славиного внимания. Он уныло водил очками со стеклами «хамелеон» по полупустым полкам, в глубине души надеясь, что самое вкусное он проглядел.
— Резник, вы мне нужны. — Слава интеллигентный молодой мужчина, окончивший два высших учебных заведения, и мне неловко обращаться к нему на «ты».
— Я слушаю вас, Гюзель Аркадьевна. — Внимание Славы вместе со стеклами «хамелеон» переключилось на мою запыхавшуюся физиономию.
— Давайте кофейку выпьем, я угощаю, — предупредив его торопливый жест, я вытащила большой портмоне.
Этот огромный портмоне настолько пузат и толст, что служит мне косметичкой, которую я обычно таскаю с собой на «всякий пожарный случай». Деньгами в нем и не пахнет, зато он благоухает парфюмерией.