Операция «Гадюка» (сборник)
Шрифт:
С Чаяновым пришлось повозиться. Но, к счастью, нож был отличный, хороший нож достали сотрудники консулу.
Закончив работу, Лаврентий Павлович поднялся, спрятал нож, взял за волосы головы убитых и отнес к парапету. Он выкинул их в воду. Потом поднялся снова и осмотрел тела — нет ли в карманах или ухоронках чего-нибудь ценного?
Ничего особенного он не нашел.
Он оставил тела лежать на ступеньках.
В этом городе ничего не портилось. Тела будут лежать всегда.
И в эти края заглядывают немногие. Когда найдут обезглавленные
Берия не спеша перешел Неву по мосту и у того, Адмиралтейского, берега стал поджидать свою машину.
Глава 7
Агент Крошка
Гости собирались на концерт.
На этот раз генерал выбрал для него просторный зал «Ленфильма», небольшой зал, в котором когда-то собирались редакторы или съемочные группы смотреть отснятый материал. Двадцать мягких кресел, белый экран во всю переднюю стену, а сзади дырки в стене, откуда некогда на экран падал луч света.
Генерал выбрал зал, потому что в нем были окна. Прежде они мешали на просмотрах, и их закрывали тяжелыми шторами.
Штор не было. Стульев осталось семь штук.
Гостей встречала Чумазилла. Она была одета как Пьеро: белый брючный костюм, колпак с шариком на конце, на щеках красные круги. Настоящий Пьеро! Неизвестно, где она все это раздобыла.
Чумазилла стояла на входе в студию и каждому объясняла, как пройти наверх.
Гостей набралось человек пятнадцать. Стулья достались желающим, остальные, склонные к богемной жизни, уселись или улеглись на полу, оставив между собой и экраном лишь полосу метра в два. Там и должны были выступать актеры.
Генерал тоже хотел сесть на пол и даже объяснял это японской склонностью сидеть на татами, но его не стали слушать, а посадили в кресло, в первый ряд.
Егор сидел на полу, опершись спиной о стенку, сбоку от экрана, Люся — перед ним, полулежа, положив голову ему на плечо. Художник Богуславский из Серебряного века стал говорить, как они отлично смотрятся, и приглашал их к себе в студию, чтобы сделать вот именно такой портрет! Но все знали, что Богуславский давно уже не берет кисти, только говорит о своей студии и даже верит, что на Зверинской у него много полотен, набросков и даже скульптур.
Чумазилла пришла позже всех, отдежурив у входа, и сказала:
— Вроде мы больше никого не ждем?
Егор спросил у генерала:
— Вы уверены, что наше письмо дошло?
— Сколько можно спрашивать одно и то же! У меня нет двухсторонней связи.
Генерал был чем-то встревожен.
Потом стало ясно, что случилось.
В двери возникла хорошенькая девичья головка.
— Здесь театр? — спросила девушка. Маленькая, миниатюрная, почти лилипутка, но все же не лилипутка, а просто маленькая девушка. Трогательная и беззащитная.
Генерал вскочил с кресла. Он не мог скрыть радости.
— Входи, Крошка, входи, — сказал он, протягивая девушке руку.
Крошка
Генерал вывел Крошку вперед, развернул лицом к аудитории и сказал:
— Я ждал, что Крошка придет. Это наша новая спутница, добрый человечек, талантливая поэтесса.
— Позвольте! — воскликнул Марат Хубаев. — Место поэзии завоевывается самой поэзией, а не покровительством властей.
— Ну что ты несешь, Марат, — остановила его Чумазилла. — Это банальная сцена ревности. А я тебе намерена сказать, что места в поэзии хватит всем. Раз уж мы переписываем поэмы от руки.
— Я печатаю на машинке, — отрезал Марат. Словно это было весомым аргументом.
— Крошка пришла к нам из Царского Села, там она жила в Лицее.
По комнате прошел шум — было непонятно, зачем жить в Лицее?
— Можно я скажу? — спросила Крошка. Голос у нее оказался глубоким и звучным, непонятно, как он помещался внутри ее.
— Она скажет. — Генерал смотрел на Крошку с нежностью.
Может, потому, что она была мала, что он возвышался над ней великой горой, а до этого значительно уступал ростом любому из своих учеников и друзей.
— Когда я осознала себя, — сказала Крошка, — я пошла пешком в Царское Село, к моему кумиру Пушкину. Вы меня понимаете?
— Понимаем, — сказал Марат, готовый уже перейти в стан союзников маленькой поэтессы.
— Я провела несколько лет, а может быть, и месяцев… разве это так важно, в комнате Александра, Саши. На его кроватке. И строки лились из меня, как свежая вода из лейки.
— Хороший образ, — сказал Марат.
— Ты нам потом почитаешь свои стихи?
— Только после всех, — сказала Крошка. — Я здесь новая и не заслужила местечка под солнцем.
— Наш генерал, — прошептала Люся, — плавится как лед под этим солнцем.
— Мне интересно, где он ее раскопал? Ведь он почти не выходит.
— Слово «почти» уже содержит в себе слабость, — ответила Люся.
Сначала выступала Чумазилла, которая раздобыла где-то пьесу Гоцци, в которой был милый и скучный монолог Пьеро, но она произнесла его так весело, с такими ужимками и даже танцами, что ее наградили бурными аплодисментами, и она танцевала на бис.
После нее сам генерал читал Чехова, отрывок из рассказа «О любви». Правда, он заглядывал в томик, который держал в тонкой руке.
Марат Хубаев разразился формалистической поэмой, построенной на повторении гласных. Это было похоже на вой каких-то койотов, но никто не свистел и не гнал Марата со сцены. Все знали его вой, и его не в первый раз слушали.
Потом вышел человек, который редко приходил на концерты, потому что жил где-то далеко, за Удельной; он рассказывал старые анекдоты. Он их набрал уже более трех тысяч и учил наизусть, потому что полагал, что скоро кончится бумага и тогда, как в повести Брэдбери, он будет ходить от поселения к поселению, как живая книга.