Операция «Гадюка» (сборник)
Шрифт:
— А кто часы заводит? — спросил Ким.
Он мне нравился с каждой минутой все более. У него была чудесная способность задавать неудобные и неприятные вопросы. И делал он это за меня, оставляя мне возможность побыть в хороших мальчиках.
— Из штаба армии приносят, — серьезно ответил Мордвин.
— В каждую роту?
— В каждую роту.
Я понял, что тут больше ничего не добиться, и сменил тему.
— Скажи, — обратился я к Коршуну, — кто такой тот странный мужик, что нас проверял, допрашивал, сюда привел, — во френче без знаков различия?
— Его
— Не понял, — сказал Ким. — За что ликвидация?
— Нет гарантии, что среди пополнения не попадется шпион, — сказал Мордвин. — Это же элементарно.
— А как их определять? По именам?
— Кончай выкобениваться, — сказал Коршун. — Кончай. Если ты провокатор или предатель, зачем тебе подозрительное имя носить?
— Мы уходим. — Я потянул Кима за рукав. — Только скажи, когда нам быть готовыми к войне? Сегодня? Послезавтра?
Говоря так, я уже знал, что не послезавтра, потому что на дне нижнего конуса песочных часов появился маленький холмик.
— Проверьте оружие у бойцов, — сказал Коршун, — смотрите, чтобы все были здоровы. Ты мне за каждого человека отвечаешь! Потом можете отдохнуть. Часика три-четыре.
Когда мы по осыпавшейся траншее возвращались к себе, Ким мрачно сказал:
— Все они тебя учат. Сначала этот Коршун мне нормальным человеком показался, и тут я слышу — проверить оружие. Что это еще за оружие!
— А чем тебе оружие не понравилось?
— Я другое оружие видел, — сказал Ким. И осекся. Он не очень доверял другим. Видно, битый.
А мне это было даже удобнее. Битые ветераны недоверчивы и склонны скептически смотреть вокруг, а когда им вешают лапшу на уши, они быстро соображают, что это не философия, а мучное изделие.
Мне были нужны союзники, без союзников я вообще ничего не смогу сделать. А для того чтобы союзник был по-настоящему полезен, у него должна быть свобода воли. Как ни странно, это афористичное высказывание я услышал из уст Калерии Петровны, на фронтах не бывавшей. Это высказывание родилось в каком-то нашем лабораторном споре о том, как политики от древних времен до Сталина и Андропова добивались верности соратников. Саня Добряк стал доказывать (видно, подслушал у Сталина), что друзей можно сохранять, лишь держа их в неведении о собственном подлом характере или своих тайных делах. Ибо, а тут в дело вступают иезуиты, верность нужна нам для достижения великой цели. Раз так — молчи, кажись ангелом.
— Закурим? — спросил я.
Достал сигареты. Я вообще-то курю много, но по настроению. Иногда могу месяца два не курить, а вдруг сорвусь, и две пачки в день для меня — семечки.
Ким согласился.
— Надо будет получить курево, они обещали, — сказал он.
Мы затянулись. Курить мне не хотелось. Ким присел на корточки у стены траншеи — старая солдатская привычка, принесенная с Востока.
— Что ты знаешь об оружии? — спросил я.
Ким
— Где ты эту траву достал?
Я и сам уже понимал, что с куревом неладно.
— Обыкновенные, — сказал я. — Я их еще у себя покупал. В Меховске.
Мне нужна была его реакция. Реакции не последовало. Он даже не переспросил меня.
— Дерьмо твои сигареты, — сказал Ким.
— Так что ты об оружии говорил? — спросил я.
— Видел другое.
— Какое?
— Настоящее. — Ким насупился. Он ловил ускользающую мысль. Потом упрямо помахал сизыми кудрями — покраснел еще больше, чем обычно, — вишневым стал. Но не вспомнил. И ему было неловко передо мной. Он чувствовал — что-то неладно. — А ты знаешь? — спросил он после тягучей паузы.
— Кое-что знаю, — сказал я. — О «Калашникове» знаю. О гранатометах знаю, о бэтээрах. О минах…
— Ну конечно, — сказал Ким, но не вспомнил.
…Бывают такие жучки или мокрицы, что живут в подземельях. У них кожа становится полупрозрачной и бесцветной. Такое насекомое — только ростом с полчеловека — спешило по траншее. И замерло, растворившись в стенке. Лишь лучик света от облака, плеснувший на лысину, выдал патер-ламу, который снял с себя красный халат и колпак и спешил, незаметненький, к себе в норку. Вернее всего, мои последние слова он слышал — иначе зачем ему замирать и затаиваться?
Мне ничего не оставалось, как обратиться к гипнозу, надеясь, что углубившийся в размышления Ким на меня не смотрит. Я шагнул мимо Кима, остановился спиной к нему — лицом к патер-ламе и принял в его глазах облик мужика во френче по имени граф Шейн.
— Подслушиваете? — тихо спросил я голосом разведчика.
— Ой, — испугался патер-лама и побежал мимо, видно в полной растерянности позабыв о том, что подозрительные слова произнесены младшим офицером Седым.
— Ты с кем? — спросил Ким. Он не увидел ламы.
— Не вспомнил оружие?
— А черт его знает!
Он легко поднялся, кинул недокуренную сигарету, растер ее каблуком.
— Может, бросить курить, а? — спросил он.
— Я тоже так думаю, — согласился я.
Мне не хотелось кончать разговор. Надо было сделать все возможное до начала боя, время которого отмеривали песочные часы… Я не оставлял попыток сманить на свою сторону Кима.
— Странно все это, — сказал я. — Куда нас привезли?
— И я не понимаю.
— Такое впечатление, что я здесь раньше не был.
Я тоже выкинул сигарету. Словно валенок курил.
— Надо разобраться, — сказал Ким. — Ты во взвод идешь?
— Нет, — осмелился я. — Они без меня разберутся. У меня маленькое личное дело есть.
— У меня тоже небольшое дело есть. Но нам с тобой не по дороге.
— Как хочешь, — сказал я.
И я пошел по траншее следом за патер-ламой, по траншее, которая вела от передовой в тыл.
Ким шел сзади. Сначала он словно хотел подождать, пока я скроюсь из глаз, но потом плюнул и догнал меня.