Операция «Перфект»
Шрифт:
– Н-не могу говорить, – поясняет он.
– Ничего удивительного, – говорит Айлин. – У тебя же вся голова этой поганой мишурой обмотана. – Она бросает взгляд в сторону кабинета генерального менеджера, подтягивает поближе тележку на колесиках и уходит. Джим с восхищением смотрит, как ловко она управляется с этой тележкой. Его умиляет, когда она останавливается возле пятнистой пойнсеттии в горшке и внимательно ее изучает. Но тут Айлин вдруг резко поворачивается и корчит страшную рожу какому-то маленькому мальчонке, так что тот аж подпрыгивает от неожиданности, а потом заливается смехом.
На обратном пути Айлин роняет что-то в ведерко Джима. Это одна из его листовок, на ней Айлин поперек текста крупными печатными буквами написала: ЖДУ ТЕБЯ НА ПАРКОВКЕ ПОСЛЕ РАБОТЫ!!!
Эти буквы словно кричат у него в голове. Он изучает щедро поставленные восклицательные знаки и думает, что бы они могли значить. А что, если эта записка – всего лишь шутка?
Глава 5
Полуденный визит
Джеймса очень встревожило известие о двух швах на коленке Джини.
– Нехорошо, – качая головой, сказал он. – Это бросает тень на твою мать.
– Но ведь это случилось не по ее вине!
– Все равно, – возразил Джеймс. – Раз есть реальные свидетельства того, что ею нанесен физический ущерб, дело значительно усложняется. А что, если эта Беверли обратится в полицию?
– Она этого не сделает! Ей моя мама очень нравится. Она сказала, что Дайана – единственный человек, который был к ней по-настоящему добр.
– Но теперь тебе придется смотреть в оба.
– Вообще-то, мы вовсе не собирались снова встречаться с Беверли.
– Да? – Джеймс задумался, как всегда накручивая челку на палец. – В таком случае нам придется устроить еще одно свидание с нею.
На следующее утро Байрон с матерью, покормив уток, неторопливо брели через луг. Люси еще спала. Дайана перелезла через ограду пруда, чтобы собрать яйца, и теперь у каждого из них было в руках по яйцу, они бережно несли их, стараясь не споткнуться в густой траве. Солнце еще только всходило, и в его низких неярких лучах роса по всему лугу сверкала серебром, хотя земля из-за жары уже успела покрыться твердой потрескавшейся коркой. Из травы на Байрона и Дайану круглыми глазами смотрели ромашки, белыми стайками собравшиеся у подножия холмов, от деревьев к западу тянулись черные тени. В воздухе пахло свежестью и какой-то травой, кажется мятой.
Они немного поболтали – обсудили летние каникулы, которых оба ждали с нетерпением, – и мать предложила Байрону пригласить к ним на чай кого-нибудь из его приятелей.
– По-моему, просто стыд, что Джеймс к нам больше не приходит, – сказала она. – Он, должно быть, уже целый год у нас не был.
– Понимаешь, сейчас все очень заняты. Готовятся к экзамену на стипендию. Сейчас ведь сплошные контрольные. – Байрону не хотелось упоминать о том, что после истории с мостом Джеймсу больше не разрешают у них бывать.
– Друзья – это очень важно. Когда они есть, есть и на кого равняться, и о ком заботиться. У меня когда-то было много друзей, а теперь вот ни одного не осталось.
– Остались! С тобой матери всех наших ребят дружат.
Дайана помолчала, потом все же сказала «ну да», но таким равнодушным тоном, словно в глубине души мнения сына отнюдь не разделяла. Солнце поднималось все выше, отбрасывая яркие полосы света на холмы, которые так и вспыхивали пурпурными, розовыми, зелеными оттенками, – казалось, что эту веселую картинку цветными карандашами нарисовала Люси.
– Но если у меня и не осталось настоящих друзей, то я сама в этом и виновата, – сказала вдруг мать, и дальше они долго шли в полном молчании.
Слова матери очень опечалили Байрона. У него было такое чувство, словно он потерял нечто важное, но даже не заметил, где и когда эту вещь обронил. Он думал о том, как настойчиво Джеймс требовал непременно устроить еще одну встречу Дайаны с Беверли. И о том, что Джеймс однажды рассказывал о магии – когда уверял, что человека можно легко заставить чему-то поверить, показав ему только часть правды и спрятав все остальное. Сердце у него вдруг сильно забилось, и он сказал:
– А может, Беверли могла бы стать тебе другом?
Мать бросила на него непонимающий взгляд. Она, похоже, совсем забыла, кто такая Беверли. И рассмеялась, когда Байрон пояснил, что это «та самая дама с Дигби-роуд».
– Ох нет, вряд ли!
– Но почему? Ты же ей нравишься.
– Потому что все не так просто, Байрон. Недостаточно просто нравиться.
– И все-таки я не понимаю. Почему же для нас с Джеймсом этого достаточно?
Дайана остановилась, сорвала стебель дикого овса и с силой провела ногтем по стеблю, собрав в пучок незрелые семена, похожие на перышки. «Петушок или курочка?» – спросила она, но о том, как заводить друзей, больше разговаривать не захотела. Никогда еще она не казалась Байрону такой одинокой. Чтобы отвлечь мать от грустных мыслей, он показал ей редкую пирамидальную орхидею, потом красную бабочку-адмирала, но она целиком ушла в себя. Даже не посмотрела ни на цветок, ни на бабочку.
Именно тогда Байрон впервые понял, до чего же она несчастна. И причиной этого было отнюдь не происшествие на Дигби-роуд и даже не два шва на коленке Джини. Ее печаль была вызвана иной, куда более глубокой причиной, имевшей отношение к неким взрослым проблемам. Байрон знал, что у взрослых иногда бывает причина, чтобы чувствовать себя несчастными, особенно в ситуации, когда у них нет никакого выбора. Например, когда кто-то умирает. В таких случаях просто неизбежны боль и горечь утраты. Дайана на похороны матери не ездила, но очень плакала, узнав о ее смерти. Байрон помнил, как она стояла тогда, закрыв лицо руками и сотрясаясь от рыданий, а отец говорил: «Ну, хватит, Дайана, перестань», – и она вдруг уронила руки и посмотрела на него. И сколько же в ее взгляде было неизбывной боли! Глаза у нее были совершенно красные, воспаленные веки опухли, а из носа текло так, что Байрону даже стало немного не по себе, словно он вдруг увидел мать совсем без одежды.
В общем, тогда он понял, что такое потерять близкого человека, например кого-то из родителей. Но это было несчастье естественное, как естественным было и то, что мать так убивается. Но сейчас он обнаружил, что Дайане, оказывается, свойственно грустить и чувствовать себя несчастной точно так же, как ему самому, когда что-то, чему даже и названия нет, складывается в жизни неправильно. Раньше ему такие сравнения и в голову не приходили.
Ситуацию требовалось как можно скорее исправить, и для этого существовал вполне очевидный способ. Вернувшись к себе, Байрон вытащил список «характерных черт Д.Х.», составленный Джеймсом Лоу. Старательно копируя почерк Джеймса, который был не только значительно аккуратнее его собственного, но и, безусловно, куда лучше, чем почерк Дайаны, Байрон принялся писать письмо. Буквы «у» и «з» он украшал внизу красивыми петлями, как у Джеймса, но в начале письма представился, как «Дайана Хеммингс, та самая, что была за рулем «Ягуара» злополучным июньским утром». Байрон выразил надежду, что «не поставит дорогую Беверли в неудобное положение», если та примет приглашение на чай и прибудет к ним, в Кренхем-хаус. На всякий случай он еще раз сообщил Беверли номер их телефона и адрес, а также вложил в конверт две новенькие монетки из своей копилки. «Надеюсь, на оплату автобусных билетов этого хватит», – прибавил он, потом вычеркнул детское слово «хватит» и заменил его более солидным «будет достаточно». Под письмом он, разумеется, поставил подпись своей матери, а в постскриптуме добавил: «Надеюсь, погода будет к нам милосердна». Ему это замечание показалась весьма уместным и разумным, по его представлениям, именно подобное внимание к деталям и делало его ловким составителем писем. Далее он попросил Беверли уничтожить это письмо сразу после прочтения. «Ведь это наше личное дело, – написал он, – вот пусть все и останется строго между нами».