Операция «Перфект»
Шрифт:
Как же я здесь оказался? – спрашивает себя Джим и думает: ведь когда-то нас было двое.
А ветер все дует и дует, но так и не говорит ни слова ему в ответ.
Глава 3
Талисман
Когда Джеймс впервые упомянул о добавленных секундах, сам он воспринимал их всего лишь как очередной занятный факт, не более. Байрон и Джеймс любили во время обеденного перерыва устроиться в тихом местечке под стеной часовни, где почти не слышно остальных ребят, с воплями носящихся по лужайке. Они демонстрировали друг другу новые карточки, которые вкладывают в коробки с чаем «Брук Бонд» – оба собирали серию «История авиации», – а еще Джеймс пересказывал Байрону то, что успел прочитать в газете. Информация о добавленных секундах содержалась не в передовице, пояснил он, да к тому же он очень торопился, поскольку яйцо на завтрак уже сварилось, но главное он все-таки успел выяснить, просмотрев статью, посвященную теме времени. Там говорилось, что с введением високосного года официально установленное время через какой-то срок совершенно перестало совпадать с естественным временем движения Земли, и чтобы это подкорректировать — Джеймс любил с умным видом вставить в свою речь подобные словечки, – ученым пришлось учесть многие другие вещи, например, изменения в земной коре и их воздействие на отклонение Земли от своей оси. Байрон чувствовал, как от слов Джеймса у него каменеет лицо. Сама мысль о вмешательстве в естественный ход вещей приводила его в ужас. И хотя Джеймс заявил, что все это, разумеется, очень интересно, а потом и вовсе принялся болтать о чем-то совсем из другой оперы, Байрону не давала покоя мысль об изменении времени – эта мысль все разрасталась и вскоре заняла все пространство в его душе. Время никак нельзя было трогать, именно время, казалось ему, и является тем, что соединяет все в мире и удерживает жизнь в издавна установленных рамках.
В отличие от Джеймса, Байрон был мальчиком крупным, крепким и упитанным. Вместе они смотрелись весьма забавно: Джеймс, худенький, бледный, с вечно падающей на глаза челкой и вечно что-то обдумывающий, привычно покусывая при этом губы, и Байрон, рядом со своим щуплым другом казавшийся особенно высоким и сильным. Ему часто приходилось помалкивать и ждать, когда Джеймс закончит свою очередную тираду. Иногда Байрон, сердито оттягивая мягкие складки у себя на талии, спрашивал мать, почему у Джеймса нет таких складок, почему только он, Байрон, уродился таким толстым, и она начинала убеждать его, что и у Джеймса, конечно же, есть такие складки, но Байрон понимал, что она говорит это исключительно по доброте душевной. Его тело всегда было каким-то излишне большим и часто прорывалось сквозь бесконечные пуговицы и шнурки. А отец однажды так прямо и заявил: мальчик страдает излишним весом и чересчур ленив. Мать в таких случаях всегда начинала возражать и уверяла отца, что это детская полнота, которая скоро пройдет. Даже в присутствии Байрона они говорили об этом так, словно его самого рядом нет, что было довольно-таки странно: ведь говорили-то они о том, что его на самом деле слишком много.
В те доли секунды, что последовали за столкновением, Байрон испытал странное чувство: ему показалось, что внутри не осталось ничего, кроме пустоты. Может, я ранен? – мелькнуло у него в голове. Байрон замер, ожидая, когда мать поймет, что произошло – поймет и пронзительно вскрикнет, поймет и выскочит из машины. Но мать ничего такого не сделала. Байрон надеялся, что девочка вскочит и с плачем бросится прочь от их машины и от шоссе, но этого тоже не произошло. Дайана продолжала неподвижно сидеть за рулем автомобиля, а девочка по-прежнему лежала на обочине под упавшим на нее сверху красным велосипедом и не шевелилась. Затем вдруг, словно какой-то фокусник щелкнул пальцами, все снова пришло в движение. Мать оглянулась через правое плечо и поправила зеркало, Люси спросила, почему они остановились. И только та девочка так и осталась лежать на обочине.
Включив двигатель, Дайана положила руки на руль в точности так, как учил ее муж, и задним ходом выехала на дорогу. Выровняв колеса, она включила первую скорость и осторожно тронулась с места. Байрон просто поверить не мог, что мать преспокойно уезжает, оставив девочку там, где они ее сбили. Только потом он понял: да ведь мать просто не знает, что натворила! Она этого столкновения даже не заметила! Сердце у Байрона вдруг забилось так, что у него даже дыхание перехватило.
– Давай, давай, давай! – вдруг закричал он.
Мать сосредоточенно прикусила губу и, поставив ногу на педаль газа, принялась почему-то опять поправлять зеркало заднего вида, поворачивая его то влево, то вправо…
– Скорей, поехали! – снова закричал Байрон. Господи, им нужно побыстрей уехать отсюда, пока их никто не видит!
Дайана спокойно двинулась дальше по Дигби-роуд, а Байрон все время вертел головой налево и направо или, вытягивая шею, вглядывался в заднее стекло. Он чувствовал – если не поспешить, от этого тумана вскоре ничего не останется! Наконец, они свернули на Хай-стрит и проехали мимо новой закусочной «Уимпи» [7] . Дети, живущие в микрорайоне Дигби-роуд, темной толпой выстроились на автобусной остановке. На Хай-стрит имелись еще бакалейная и мясная лавки, музыкальный магазин, штаб-квартира местной ячейки партии консерваторов и большой универмаг, где сотрудники в форме полировали витрины и разворачивали над ними полосатые маркизы. Далее следовал отель, у входа в него стоял швейцар в цилиндре и курил, наблюдая за тем, как с подъехавшего грузовичка сгружают свежие цветы. Все дышало покоем, и лишь Байрон был охвачен тревогой и по-прежнему сидел, вцепившись ногтями в сиденье: ему казалось, что вот-вот кто-нибудь выскочит им наперерез и остановит их.
7
Однотипные закусочные одноименной фирмы, основное блюдо – котлета в обжаренной булочке «уимпи» (wimpy).
И все-таки ничего подобного не произошло.
Дайана спокойно припарковала автомобиль на обсаженной деревьями улице, где всегда ставили свои машины матери одноклассников Байрона, и вытащила из багажника ранцы детей и их сумки с физкультурной формой. Помогла Байрону и Люси выбраться на тротуар и заперла машину. Люси тут же устремилась вперед. Другие матери приветливо с ними здоровались, спрашивали, как прошел уик-энд. Одна сказала что-то насчет уличных пробок, другая сосредоточенно вытирала бумажной салфеткой школьный ботинок сына. Туман быстро рассеивался. Уже и голубое небо местами проглядывало, и солнечные лучи пятнышками сверкали в листве сикомор, точно крошечные золотистые глаза. А вдали дрожала и переливалась, как море, бледная пустошь, где следы туманной дымки еще цеплялись за вершины холмов.
Байрон шел рядом с Дайаной, и ему все время казалось, что колени под ним вот-вот подломятся. Он чувствовал себя стеклянным кувшином, в который налили слишком много воды, и если он вдруг сделает резкое движение или внезапно остановится, то либо разольет воду, либо даже сам расколется. Он никак не мог понять, что происходит. Не мог понять, почему все по-прежнему спокойно идут в школу. Не мог понять, отчего жизнь вокруг продолжается, как всегда. В общем, это утро казалось самым обычным, вот только обычным-то оно как раз и не было. Время раскололось, треснуло, и теперь все стало не таким, как прежде.
На площадке для игр Байрон, как приклеенный, стоял возле матери и так внимательно прислушивался к каждому слову, что, казалось, весь обратился в слух. Но почему-то никто так и не сказал: «А мы видели ваш серебристый «Ягуар» с номером KJX 216K на Дигби-роуд!» И никто не упомянул ни о том, что на улице сбили какую-то девочку, ни о двух добавленных секундах. Байрон вместе с матерью проводил Люси в школу для девочек, и Люси выглядела настолько веселой и беззаботной, что даже забыла помахать им на прощание.
Дайана с тревогой сжала руку сына:
– Что с тобой, солнышко? Ты хорошо себя чувствуешь? – Байрон кивнул, потому что голос у него вдруг пропал. – Тебе тоже пора идти. – И он пошел, чувствуя, что мать смотрит ему вслед. Он чувствовал ее взгляд все время, пока шел через площадку для игр, и от этого идти было так трудно, что у него даже позвоночник заныл. Резинка от шапки врезалась в горло.
Необходимо было найти Джеймса. Причем немедленно. Джеймс многое в жизни понимал так, как Байрону понять было не дано. Он как бы заменял собой в душе Байрона некую логическую составляющую, которой тому недоставало. Когда мистер Ропер впервые стал рассказывать им о теории относительности, Джеймс с таким энтузиазмом кивал, словно и сам давно подозревал о существовании силы притяжения, а вот у Байрона все эти недоступные пониманию вещи лишь вызвали в голове полную неразбериху. Возможно, это было связано еще и с тем, что Джеймс всегда действовал очень осторожно. Байрон порой прямо-таки со священным ужасом смотрел, какими четкими, выверенными движениями Джеймс выравнивает, скажем, молнию на своем пенале или убирает челку с глаз. Иногда Байрон и сам предпринимал попытки стать таким. Старался ходить осторожно, никого не задевая, и аккуратно раскладывать фломастеры по цветам и оттенкам. Но очень скоро оказывалось, что у него или развязались шнурки на туфлях, или рубашка вылезла из штанов, и он тут же снова превращался в прежнего Байрона.
В часовне он опустился на колени рядом с Джеймсом, но внимание его привлечь не сумел. Он прекрасно знал, что в Бога его друг никогда не верил («Нет никаких доказательств Его существования», – говорил он), но если уж Джеймс решал принять участие в каком-то общем процессе, то всегда относился к этому – в данном случае к молитве – со всей серьезностью. Опустив голову и зажмурившись, он с такой страстью шептал слова молитвы, что прервать его казалось Байрону богохульством, и он снова попытался поговорить с Джеймсом лишь через некоторое время, уже в столовой, пристроившись за ним в очереди. Но тут к ним подошел Сэмюэл Уоткинс и стал спрашивать, что Джеймс думает о команде «Глазго Рейнджерз». Джеймс, разумеется, тут же попался на крючок. Дело в том, что всех всегда очень интересовало мнение Джеймса. Он начинал обдумывать ту или иную вещь задолго до того, как остальные успевали сообразить, что об этом, наверно, стоило бы подумать. Но к тому времени, как всем становилось ясно, что эта вещь действительно достойна внимания, Джеймс уже успевал переключиться на что-то другое. Наконец, во время спортивных игр Байрону повезло.