Операция прикрытия
Шрифт:
Тамбовцев осторожно вытащил его, осмотрел. На ручке, сделанной из рога, был прикреплен серебряный трезубец.
— Разверни машину чуть вправо, — крикнул он шоферу.
Свет фар побежал по траве, по поломанным кустам, мимо забора. Рядом с трупом на влажной земле четко отпечатался след сапога с рифленой подошвой.
Тамбовцев полез в машину, вынул чемодан, достал фотоаппарат. Синевато-дымно вспыхнул магний.
— Его убили не здесь, — повернулся он к Кочину. — Сюда они перетащили труп. А зачем?
На подножке машины сидела
— Как вы обнаружили труп?
— Я… Я спала… Потом шум услышала… Я встала… Смотрю, Саша мимо дома крадется…
— Что вы еще видели?
— Потом двух людей видела с автоматами.
— Они шли в ту сторону, что и Сергеев?
— Да.
— Кто видел Сергеева у вас?
— Ковальский. Он у нас вроде как староста, до выборов в сельсовет.
— Кочин, — Тамбовцев встал, — пошли людей за Ковальским. А мы пока к школе подъедем.
У здания школы шофер вновь зажег фары. В их мертвенно-желтом свете кусты, стволы деревьев, трава потеряли свои краски и стали однообразно темными.
Тамбовцев увидел раскрытое окно, подошел к нему, осветил классную комнату фонарем. Потом луч фонаря побежал по траве. Остановился на секунду. Опять побежал.
Тамбовцев шел за лучом, фиксируя каждую мелочь.
Луч фонарика добежал до кустов. И тут Тамбовцев снова увидел тот же след гофрированной подошвы.
— Товарищ капитан, — подошел старшина Гусев, — Ковальского нет.
— Как нет? А кто у него дома?
— Он одинокий. В доме пусто, а вот в конторе…
— Пошли.
Он сразу увидел все. Непогашенную свечу, несобранный наган, опрокинутый стул, окурки на полу.
Вошел Кочин, быстро осмотрел комнату.
— Били они его.
— Да, — Тамбовцев подошел к столу, собрал наган, подкинул его на ладони. — Били и в лес увели. Но ничего, завтра мы с бандой покончим.
— Уже сегодня, — усмехнулся Кочин.
Они вышли на крыльцо. Над леском появилась узкая полоса света. Она увеличивалась с каждой минутой, и предметы стали вполне различимы.
Они погрузили тело Сергеева в машину, накрыли его шинелью. Машина двинулась осторожно. Шофер вел ее аккуратно, словно вез раненого.
…Выстрелы, приглушенные расстоянием, они услышали, подъезжая к заставе.
Навстречу машине бежал дежурный.
— Товарищ начальник! У соседа справа прорыв в сторону границы. Просят подкрепления.
Теперь машину вел сам Тамбовцев. Стрелку спидометра зашкалило у предельной отметки. «Виллис» бросало из стороны в сторону, иногда на колдобине машину подкидывало, и казалось, она вот-вот взлетит. Звуки боя все приближались, и за ревом мотора пограничники точно определяли вид оружия, из которого велась стрельба. Как музыканты определяют голоса инструментов.
Вот тяжело ударил пулемет Горюнова, его поддержали звонкие голоса ППШ. Им ответил басовито и гулко МГ и шипящие очереди автоматов «стен».
Когда Тамбовцев затормозил, бой уже заканчивался, потерял свою цельность, рассыпался на маленькие очаги.
На земле лежали трупы, валялось оружие.
К Тамбовцеву подбежал начальник заставы.
— Прорыв, товарищ капитан. Группа, человек пятнадцать. С того берега их поддержали огнем.
— Ваши потери?
— Один убит, двое раненых.
— У них?
— Шесть человек, одного взяли.
Тамбовцев шел по берегу. Убитые лежали в самых различных позах, на всех были польские мундиры.
Подошел Кочин.
— Поляки.
— Да какие это поляки! — Тамбовцев бросил фуражку. — Поляки на фронте дерутся с немцами, а это бандиты. Фашисты польские.
…На лице у задержанного была кровавая ссадина, мундир порвался, и из-под него выглядывала несвежая белая рубашка.
Он был немолод, дет около сорока, на среднем пальце правой руки намертво засел серебряный перетень с черепом и костями.
— Вы поляк, — сказал Тамбовцев, — а носите эсэсовский перстень.
— Я не поляк, господин капитан.
— А кто же вы?
— Белорус.
— Ваша фамилия и имя.
— Грошевич Олесь Янович.
— Почему вы в польской форме?
— Что со мной будет?
— Это зависит от вас. Если вы скажете правду, то она будет учтена при решении вашей судьбы.
— Судьбы…
Задержанный помолчал.
— Судьбы… — повторил он. — Дайте закурить, капитан.
Тамбовцев протянул ему папиросы и спички.
Грошевич закурил, глядя куда-то поверх головы капитана.
— Слушайте, Грошевич, ну зачем тянуть время? Говорите правду. Вы же прекрасно знаете, что наши органы располагают обширным материалом на всех предателей Родины. Что вы выигрываете? Убежать вам не удастся. Мы доставим вас в город и через неделю, пускай через десять дней, будем знать о вас все.
— Ладно. Пишите. Фамилия моя Кожух, имя Борис, отчество Степанович. До войны был инструктором Осоавиахима в Минске. В сорок первом спрятался от мобилизации. Пришли немцы, предложил свои услуги. Работал инструктором по стрелковой подготовке в минской полиции.
— Участие в расстрелах принимал?
— Нет. Это вы легко проверите. Я учил полицаев стрелять. В сорок третьем вызвали в референтуру СД, беседовал со мной оберштурмбаннфюрер Колецки. Предложил пойти в специальную школу. Я согласился.
— Что это за школа и где она находилась?
— Под Гродно, на двадцатом километре Минского шоссе.
— Чему вас учили?
— Обучали только приемам и навыкам ближнего боя.
— Готовили диверсантов?
— Я бы не сказал. Нас было пятнадцать человек. Готовили группу. Наш командир, бывший польский поручик, мы его звали Поль, часто повторял, что нас готовят для одного боя. Больше мне ничего не известно. Мы взяли какого-то человека, он проводил нас до бункера бандеровцев, и мы их уничтожили.