Операция «Ракета»
Шрифт:
…Через два часа после тяжелого перехода по глубокому снегу отряд оказался высоко в горах. Темень была кругом такая, что хоть глаз выколи. Лишь изредка небо, затянутое черными снеговыми тучами, освещалось, то красными, то зелеными вспышками ракет, которые пускали немцы вслед партизанам. Люди, выбиваясь из сил, бредут, утопая по пояс в снегу. Каждые пять минут меняются головные. Они пробивают в сугробах путь, а за ними, по одному, тянется отряд. Уже несколько раз выходили вперед тропить дорогу Морской, Григорьев, Бобров, Олевский…
– Люди выдохлись, командир.
– Выставляй дозоры и прикажи строить шалаши… Через полчаса десятки наспех сделанных шалашей
затемнели на снегу. Делали их просто: вытаптывали в глубоком снегу яму, накрывали ее еловыми ветками, ими же устилали пол, вход завешивали плащ-палаткой. Хотя это и не была землянка с печкой, но все же какое-то жилище, прикрывающее от ветра и снега. Чтобы люди не замерзли во сне, от шалаша к шалашу ходили часовые и будили всех через каждые полчаса.
Капитан Олевский лежал в шалаше рядом с Морским, Григорьевым и Бобровым. Пар от дыхания людей клубился в морозном воздухе, смешиваясь с волнами табачного дыма. Но Олевский не замечал холода, леденящая тоска сдавила сердце, не давала заснуть. Он напряженно вслушивался в песню, звенящую в тишине зимнего леса, а перед глазами вставал весь в цветущих майских садах солнечный городок Олевск, сгорбившийся низенький домик, утопающий в зелени деревьев, и маленькая дочурка, бегущая по садовой дорожке ему навстречу.
Капитан застонал, стер с лица холодные капельки пота. Лежавший рядом комиссар толкнул капитана плечом:
– Что с тобой, Сашок?
– Дом вспомнил…
Комиссар промолчал. Только рука его легла на плечо Олевского, как бы давая знать, что рядом друзья, готовые разделить его горе.
Немногие в отряде знали, почему временами задумчив капитан, почему его густые каштановые волосы густо расцвечены сединой, делавшей его молодое лицо суровым и жестким.
Трагедия, которую пережил этот человек, страшна для человеческого сердца. В течение одного вечера гестаповцы арестовали самого Олевского, его жену, двухлетнюю дочурку, отца, мать, сестер и братьев. На следующий день их вместе с другими жителями города повезли на казнь. По дороге Саше и его жене удалось бежать. Остальных живьем закопали гестаповцы недалеко от Олевска. Всех до единого!… Не пожалели ни малолетних детей, ни стариков…
Комиссар прикурил в темноте сигарету, молча подал капитану. Так же молча взял ее Олевский и судорожно затянулся крепким табачным дымом. В это время откинулся полог, и в шалаш протиснулся ординарец подполковника Морского Владимир Шатилов.
– Разведчики задержали какого-то старика, - доложил он.
– Говорят, что шел к нам. Странный какой-то: в очках, в шляпе… Пацан уже окрестил его профессором.
– Тягните его сюда, - сказал Морской, поднимаясь со своего ложа и растирая замерзший бок.
– Посмотрим, что за профессор. Нам самое время зараз послушать лекцию о климате этого края…
Зажгли коптилку, поставили в углу, недалеко от входа. В шалаш влез пожилой человек: полное, морщинистое лицо, на котором выделялись лохматые седые брови, низко нависшие над тонкими очками в золотой оправе, аккуратно подстриженная острая бородка. На лоб надвинута высокая папаха. На плечах - добротное черное пальто. Ноги обуты в белые фетровые валенки, обшитые снизу черной кожей. Шея укутана шерстяным полосатым шарфом, а руки обтянуты кожаными перчатками на меху.
«Вид действительно профессорский», - подумал про себя Морской.
– Здравствуйте, друзья-товарищи!
– каким-то елейным голосом произнес незнакомец.
– Примите в свою компанию русского патриота.
– Каким ветром занесло?
– хмуро спросил Олевский.
– Что вам понадобилось в горах, в такой дали от жилья? И говорите тише, товарищ спит, - кивнул он на Боброва.
– К вам я добирался, товарищи, - зашептал старик.
– К своим, значит…
Олевский заметил, что комиссар как-то странно присматривается к пришельцу, прислушивается к его голосу, будто старается что-то вспомнить. Вот он подвинулся ближе к старику, пристально посмотрел на него и, повернувшись к Морскому, сказал:
– Слушай, Миша, я его где-то видел…
– Так ведь Россия-то наша, матушка, велика, - отозвался старик.
– Мало ли где свидеться могли…
– А я тебя, сволочь, знаю!
– вдруг зло бросил комиссар.
– Откуда ты меня знаешь?… Вроде бы не встречались… - В голосе старика слышались удивление и настороженность.
– В Ромнах, помнишь, меня допрашивал, паразит?…
Три ординарца приподнялись сзади старика, готовые схватить его при малейшем подозрительном движении.
– Я?! Ты что-то путаешь, - проговорил незнакомец, отодвигаясь.
Три ординарца разом положили руки на его плечи, и Шатилов тихо, но убедительно приказал:
– Сиди!
– Ты был начальником полиции, - жестко бросил комиссар.
– Помнишь?
– Он врет!
– вскрикнул старик, оглядываясь на Олевского и Морского.
– Путает меня с кем-то, товарищи, не верьте ему!
– В Ромнах он тоже носил золотые очки, но у него были и запасные, в роговой оправе. Он надевал их на допросах. Может, они и сейчас при нем?…
Ординарцы схватили старика, расстегнули пальто, обыскали. Шатилов вытащил из внутреннего кармана пиджака очки в роговой оправе и подал их комиссару.
– Ну, точно!… Я ж на всю жизнь тебя запомнил…
Да, он не мог ошибиться. Именно этот человек, в роговых очках, допрашивал его тогда, в сорок втором: году, в ромненском гестапо, требовал выдать товарищей по подполью… Размахивал пистолетом, не скупился на зуботычины…
– Расскажи, как ты очутился здесь, Зелинский?
Услышав свою фамилию, старик сник. Несколько минут сидел молча, не отвечая на вопросы. Потом вытащил сигареты, закурил и, будто успокоившись, ответил:
– Когда немцы оставили Ромны, я поехал с ними… Теперь тут, в Банской Бистрице…