Операция «Соболь»
Шрифт:
Изучая район поисков. Шипов и Тимофеев обратили внимание на одно немаловажное обстоятельство: наиболее интенсивные действия авиации сопредельного государства отнесены на добрую сотню миль от того места, где планер нарушил границу.
Почему?
То ли поисковая экспедиция не знала истинного курса планера, то ли активные действия были сознательно сдвинуты на юг с определенной целью: отвлечь внимание советских пограничников.
Решение одного вопроса, одной загадки тут же выдвигало несколько новых, которые требовали немедленного ответа. А что касается главного — причины, заставившей
Перед своим отъездом Тимофеев побывал в управлении охотничьего хозяйства. Там его радушно встретил начальник. Они долго беседовали. Сысов хорошо знал сотрудников заповедника. Почти все они работали давно. Это встревожило Тимофеева. Значит, враг, может быть, не один год живет под скромной, незаметной личиной.
Но какие улики и против кого вез Тимофеев? Никаких! «Второй пеленг» — но ведь это предположение. Да и зачем понадобилось сбрасывать агента в заповедник? В этот медвежий угол Камчатки никто не приезжал, кроме охотничьего инспектора.
…До заповедника Тимофеев добирался с оказией. Вот уже несколько часов он и старший зоотехник мчатся на собачьей упряжке по горной тропе. Зоотехник — молодой человек, третий год работающий в заповеднике, — приехал сюда из Москвы, где окончил пушной институт. Из разговора с начальником краевого управления охотничьего хозяйства Сысовым Тимофеев знал, что зоотехник работал над диссертацией о вольном разведении соболей. Аспирант был говорлив, но скромен. Заметив, что его собеседник, занятый своими мыслями, неохотно отвечает на вопросы, зоотехник замолчал и энергично заработал остолом — длинной палкой с металлическим наконечником. Собаки сбегали с сопки быстро, и нарты того и гляди могли перевернуться.
Впереди был длинный путь по таежному бездорожью, майор не торопился завязывать близкого знакомства с Сашей Тумановым, как звали зоотехника. Василий Данилович по опыту знал; это придет само собой, и излишняя торопливость ни к чему.
Собаки бежали, дружно налегая на постромки. Саша внимательно следил, чтобы ни одна не ленилась. Небольшой мороз, градусов в двадцать, почти не чувствовался. Третий день стояла ясная погода. Звенящая тишина зимней чащи лишь изредка нарушалась лаем собак, мчавшихся в упряжке. Опушенные инеем березы, словно одетые в горностаевые шубы, поднимались по обеим сторонам и стояли в торжественном молчании.
В полдень путники остановились в распадке у ключа, среди зарослей осыпанного снегом шаломайника. Тимофеев помог Саше развести костер, кинул собакам юколы, нарубил хворосту и уселся на охапку, ожидая, пока закипит чайник.
— Давно с материка? — осторожно начал разговор Саша.
— С полгода.
— Охотой интересуетесь?
— Охотниками. Удивительные они люди. Живут отшельниками, особые законы у них. Вот и решил я полюбопытствовать. — Тимофеев подбросил в костер ветку и добавил: — Почему вы соболями занимаетесь? Зверь, говорят, редкий.
— Ну, какой же редкий, — удивленно проговорил Туманов. — Вы, видно, соболиным промыслом не интересовались?
— Не приходилось.
— Тогда, конечно, — удовлетворенно протянул Саша. — Сейчас у нас этого зверя как при Степане Крашенинникове. А собольих следов, писал
Саша заговорил, горячо жестикулируя, о том, что мало еще занимаются у нас звероводством, плохо готовят зоотехников. Как и все горячие, увлекающиеся люди, Саша считал область звероводства, к которой он был привержен, самой важной, самой главной. Сначала пограничник едва сдерживал улыбку, слушая Туманова, но потом невольно почувствовал уважение к молодому человеку. Кроме того, рассказ Саши помог Василию Даниловичу многое узнать о соболе.
Он узнал, что Россия с незапамятных времен славится на мировом рынке собольими мехами. Что насчитывается около двенадцати видов, или, как говорят охотники, кряжей соболей. Самым ценным кряжем считается якутский. Камчатский соболь — самый крупный, но мех его уступает якутскому; он светлее и не так мягок. Однако попадаются и здесь такие соболи, что якутским не уступят.
Было время, когда охотники в погоне за заработком почти полностью истребили соболиную стаю. Не помогали ни запреты, ни ограничения: ценного зверя били нещадно, из-под полы продавали за бесценок купцам. В начале XX века ученые-охотоведы опасались, что соболя исчезнут, потеряют промысловое значение, как это случилось с морской выдрой — каланом.
Только после революции, правда далеко не сразу, удалось пресечь «соболиную лихорадку». Ценный зверь был отдан под строгую охрану закона.
— Наверное, во многих местах соболей истребили совсем? — сказал Тимофеев.
— В целых областях соболь исчез, — сокрушенно подтвердил Саша. — Но сейчас мы вновь заселяем их. Это называется реакклиматизацией. Мало того, сотни лет считалось, что соболь не размножается в неволе. А теперь у нас есть целые соболиные питомники. Наши ученые ведут строгий отбор зверьков и разводят только самых ценных.
Когда вода вскипела, Саша снял чайник и поставил на угли сковородку, бросив на нее нарезанную ломтиками медвежатину.
— Вам повезло, — продолжал Туманов, — приедем в заповедник, вы увидите самых лучших зверьков. Охотники давно отлавливали и отбирали наиболее ценных камчатских соболей. Восемь, красавцев, как на подбор. Их отправят на новое местожительство, на материк.
— Как же их повезут?
— На собаках, потом самолетом до Хабаровска, там по железной дороге и на лошадях — в тайгу.
— Дорого обойдется это переселение.
Туманов рассмеялся.
— Так ведь и зверь дорогой. Сколько вы думаете, стоит шкурка высшего сорта?
— Не представляю себе, — сознался Тимофеев.
Саша посмотрел на него с лукавинкой.
— Две шкурки величиной в четыре квадратных дециметра на мировом рынке в одной цене с легковым малолитражным автомобилем.
— Так дорого?
— Еще бы! Ведь соболь водится только в России.
Тимофеев взволнованно поднялся и прошелся вокруг костра. Василию Даниловичу хотелось по привычке пройтись широкими шагами, чтобы собраться с мыслями, которые возникли совершенно неожиданно. Но далеко ступить было нельзя: сыпучий снег был так глубок, что человек сразу бы провалился по пояс. Ему казалось, что узкое пространство, вытоптанное у костра, сковывает его мысль.