Операция «Соло»: Агент ФБР в Кремле
Шрифт:
У специального агента по Чикаго были хорошие новости. Многие годы Бойл получал высокие оценки своей деятельности. В них, однако, не указывалось, что конкретно он делал, а менеджеры по персоналу подозрительно относились к расплывчатым похвалам, которые любой мог написать о ком угодно. Из личного дела Бойла можно было узнать, что ему официально вынесли порицание за угрозу насилия в адрес инспектора. Поэтому уже четырнадцать лет он оставался в том же чине на той же работе, суть которой в штаб-квартире мало кто понимал. Очевидно, некто — возможно, Уоннол или сам Келли — в конце концов вмешался, потому что ФБР решило повысить Бойла и перевести на важную руководящую должность в штаб-квартире.
Бойл поинтересовался,
По дороге домой, сидя в электричке, он думал о семье и о том, как здорово будет шестерым его детям жить на природе в Северной Вирджинии, о возможности дать им приличное образование, о национальных музеях и галереях Вашингтона, о пляжах, горах и прочих достопримечательностях. Переезд в штаб-квартиру сотрет старые пятна с его биографии и, возможно, послужит дальнейшему продвижению. При этом ему повысят жалованье, а значит, возрастет пенсия, и в пятьдесят он сможет без проблем подать в отставку. А в Вашингтоне многие агенты умели устанавливать контакты с нужными людьми, что впоследствии обеспечивало им приличную работу.
Ценивший Бойла спецагент спросил его, не хочет ли тот посетить штаб-квартиру, чтобы обсудить новое назначение.
— Вы сказали, что переезд не обязателен. Раз так, то я не еду в Вашингтон.
— Боюсь, что если вы не поедете, то и повышения не будет.
— Я не могу оставить 58-го.
— Послушайте, вас же учили дисциплине. Вы понимаете, что 58-й и 69-й больше работать не могут. Уолт, миссия «Соло» почти завершена.
— Может быть. Никто — ни Карл, ни Эл, ни Джон, ни я — и не думал, что она продлится так долго. Но в любом случае я остаюсь до конца.
30 ноября 1976 года Бойл, Моррис и Ева выехали в аэропорт задолго до вылета и до начала миссии-55 в Праге, Москве и Будапеште. Движение на дорогах было на редкость слабым, и они зарегистрировались в аэропорту «О’Хара» за два часа до вылета, после чего устроились в зале ожидания первого класса. Такие ожидания создавали неловкость, потому что говорить было не о чем. Все приготовления были сделаны, все, что надо, было сказано, а предчувствия и опасения, которые занимали их умы, превращали разговор в поток банальностей. В дверях они распрощались, и Ева поцеловала Бойла в щеку.
— Выше нос, Уолт, мы вернемся.
— Знаю. Я буду ждать.
Когда в Вашингтоне стали раскручиваться события, в штаб-квартире издали приказ: «Никаких бумаг». Отныне Моррис и Ева не должны были делать копии документов и вести записи. Однако во время декабрьских переговоров с людьми, которых Моррис знал лет тридцать или сорок, он сделал пометку: «СУО», то есть «сказать Уолту об этом» и начертил какие-то каракули, расшифровать которые мог только он сам.
Он обнаружил, что после избрания Джимми Картера президентом США Советы пребывают в состоянии шока, растерянности и замешательства. Они были уверены, что победит Джеральд Форд, вопреки их прежним опасениям он оказался разумным человеком, с которым можно было вести дела. В конце концов, он одобрил Хельсинкское соглашение, согласно которому Запад — в ответ на обещание СССР соблюдать права человека — неохотно согласился с постоянным влиянием Советов в странах Восточной Европы и с «доктриной Брежнева», провозглашающей: «Что наше, то наше, а что ваше — еще посмотрим».
Для СССР Картер был загадкой. Что мог знать губернатор Джорджии о международных делах? Какую внешнюю политику он поведет? Прошел слух, что он собирается назначить главным политическим консультантом польского профессора, у которого даже имя было неамериканским (вскоре Картер назначил своим советником по национальной безопасности выпускника Колумбийского университета Збигнева Бжезинского), а «польские американцы были ничуть не лучше, чем…» — тут Советы спохватились и замолчали. Моррис понял, что они имели в виду «ничуть не лучше, чем американские евреи».
Советы постепенно впадали в отчаяние, видя, что партии Западной Европы то и дело принимают решения и строят свою политику независимо от Москвы. Они приравняли этот «еврокоммунизм» к «американской исключительности» 20-х годов и к первой стадии раскола в Китае в конце 50-х и сочли, что это — опасный прецедент.
Слава Богу (несмотря на свой атеизм, представители Советов в разговоре с Моррисом часто говорили «слава Богу»), еще оставалась Компартия США. Советы не сомневались в ее лояльности и намеревались субсидировать ее в 1977 году двумя миллионами долларов. В то же время они четко изложили линию поведения, которой должна была придерживаться эта партия: «мир» и «разоружение» оставались доминирующими лозунгами, и их следовало продолжать разрабатывать, что бы там ни делал Картер. Компартия получила не высказанное, но ясное задание: «Вы должны сделать мир и разоружение главными пунктами своей программы».
В канун 1976 года Моррис и Ева приземлились в Бостоне, и Бойл отвез их в мотель, чтобы переночевать перед вылетом в Чикаго. Ночью их разбудило нестройное пение и крики на русском языке. Ева воскликнула:
— Я думала, мы дома! Где мы?
Бойл пошел на разведку. Вернувшись, он успокоил: они действительно в США. Просто в соседнем номере празднует русская делегация. Теперь из коридора не доносилось ни звука.
— Как ты думаешь, каким образом Уолту удалось заставить их замолчать? — спросила Ева.
Моррис хмыкнул:
— Разве ты не догадываешься?
Составляя в Чикаго официальный отчет о миссии, Моррис с Бойлом попытались ответить на основной вопрос: что все это значит?
СССР, несмотря на опасения насчет Картера и свои реальные действия, явно намеревайся сделать кампанию за мир и разоружение краеугольным камнем своей политики. Почему? Моррис вспомнил, что несколько лет назад кто-то из Международного отдела ему сказал: «Наша военная разведка — само совершенство, а вот политическая — наоборот». Он считал, что в СССР очень хорошо осведомлены о достижениях американской науки и техники и Политбюро заботится об этом; у правителей не было военных и технологических экспертов, и они были вынуждены слушать советников по этим вопросам, обращая особое внимание на то, что, по их мнению, угрожало лично им. Моррис понимал, что Советы больше не хвастаются, как в 60-х годах, что их оружие не хуже или даже лучше американского, а также не мечтают догнать США в экономике. Они говорят о необходимости заставить США прекратить разработку «дьявольского» оружия, которое прогрессировало от распечаток на ЭВМ до испытаний и производства. [22]
22
Советы не называли Моррису конкретно, какое оружие их беспокоит, а он не видел причины спрашивать. Факты показывают, что их беспокоили грядущие «першинги» и крылатые ракеты, нейтронные бомбы, а также бомбардировщики В-1, — все это производилось по технологии, которой они ни тогда, ни сейчас овладеть не могли.
Советские ученые и генералы понимали, что СССР не сможет ни догнать, ни защититься от этих новых видов оружия. Они также понимали, что в реальной гонке вооружений с помощью передовой технологии и экономического преимущества всегда с большим отрывом победит Америка; об этом они доложили Политбюро. Вот с чего началась кампания за мир и разоружение с программой-максимум — предотвратить вступление США в гонку вооружений, и программой-минимум — остановить развитие и производство нового «дьявольского» оружия.