Операция «Сострадание»
Шрифт:
Папец, конечно, стоял на ушах, не в силах смириться с фактом, что его сын больше никогда не наденет белоснежный накрахмаленный халат, не сядет в кожаное кресло владельца престижной клиники. Но в конце концов смирился. А куда деваться? Заработок-то весь принадлежит Ивану. Кто еще будет давать деньги на жизнь отставному врачу, немолодому и любящему выпить? Волей-неволей приходится ему быть с сыном вежливым. А когда папец, поддав, выходит за рамки вежливости, Иван ему прощает — батя, как-никак.
А в общем, жизнь удалась. Хотя не сразу, хотя ценой Ольгиной жизни… А ведь, по существу, за свое теперешнее благополучие он должен благодарить мертвую Ольгу. И Великанова, который написал о его клинике аргументированное письмо в Минздрав… Великанова, тоже ныне мертвого. Иван Зинченко редко смотрел телевизор и о смерти Великанова узнал только от милиционеров, которые пришли его навестить в связи с этой смертью. Не было ли, значит, тут мести со стороны доктора Зинченко? Тем более что, согласно данным, которыми располагают следственные органы, он доктору Великанову угрожал…
Касательно того, чтобы угрожать, он и сам уже не помнил. Да, должно быть, что-то похожее произошло сразу после того, как отобрали лицензию. Не понимал он тогда своего счастья, терзался публичным позором, растиражированным в газетах, и мучился. Рыжая красотка, которая прожила с ним до этого чуть ли не полгода, бросила покатившегося под откос авантюриста. Папец постоянно напивался и гундосил, что Ванька повторяет его судьбу, что не хватало еще, чтобы его сына настиг тот же печальный конец, что и его, — будто он уже в гробу одной ногой стоит, да что ж за гнусь такая, честное слово! Ивану казалось, что все, начавшееся с невероятной, случайной, непостижимой смерти Ольги Михайловой, которая никак не должна была умереть, — настоящий бред, направленный конкретно против него. Помнится, в таком горячечном состоянии он в самом деле ходил на работу к Великанову. А что там было дальше, угрожал или нет, трудно сказать. Какую ерунду нес, сам не помнит. А вот что нес именно ерунду, полностью уверен: что же умное он мог тогда сказать? Единственное, что помнит, — это как Великанов ему ответил, что врач не должен так себя вести и что Зинченко лучше сменить профессию. Для любого другого на его месте эти слова стали бы оскорблением. А для Зинченко, подсознательно уже распрощавшегося с нелюбимой профессией, стали благодеянием…
Зинченко следакам, или кто они есть, так и сказал: во-первых, я больше не доктор — и горжусь этим. Во-вторых, Великанова мне сейчас хочется не убивать, а спасибо ему сказать, и если бы он не погиб, сказал бы обязательно. В-третьих, что зря трепаться, — копайте. Что накопаете обо мне, все ваше будет. Отвязались. Видно, накопали достаточно. Ну и на здоровье. А здоровье — одна из главных жизненных ценностей. Как бывший врач, Зинченко это признает.
Владислава Яновна Линицкая в любом коллективе, начиная со студенческого, стяжала репутацию человека без нервов. На самом деле нервы у Влады имелись, как у всех, и сделаны они были не из железа и не из нержавеющей стали, и поджилки в случае непосредственной опасности тряслись будь здоров, особенно в прежние времена, когда она еще не стала заведующей отделением. Просто она умела держать свои нервы под контролем. На экзамене по анатомии, где до нее уже успело срезаться полгруппы, на свидании с парнем, который лузгает девчонок, как семечки, Владочка зажимала себя в кулаке. Ни красных щек, ни резкой бледности, ни прерывистой речи: в любой ситуации — прирожденная польская панна, без пяти минут графиня, хладнокровная и невозмутимая. И это действовало: хладнокровие помогало переломить ситуацию в свою пользу. Там, где полгруппы сыпалось на простом вопросе из-за того, что теряли в панике голову, Линицкая получала пятерку; избалованный кумир всех красавиц третьего курса бегал за ней, точно на веревочке привязанный, пока она его не отшила, потому что ей стал неинтересен мужчина, не умеющий держать себя в руках. Влада стопроцентно знала, что внутри могут бушевать любые бури, но снаружи обязан царить полный штиль. Иначе человек становится уязвимым. Податливым становится. Эмоции нельзя расшвыривать во все стороны, их нужно бережно сохранять для себя, тогда они приносят настоящую силу.
Все так и произошло, когда Владочка — век жить будет, не забудет! — впервые встала за операционный стол… На втором курсе привели на практику в операционную. Операция не чрезмерно сложная: удаление варикозных подкожных вен по Бэбкоку. Всего-то и дел, что просунуть в надрезанную сверху и снизу вену зонд с пуговицей на конце, закрепить и дернуть зонд в обратном направлении, натягивая вену на него и выворачивая, будто перчатку. Вроде несложно, но второкурсникам и такой манипуляции, как правило, не доверяют — только глазками, только смотреть. Вдруг преподаватель говорит: «А ну, кто смелый? Мыться на операцию!» Мальчишки из их группы забоялись, один за другого прятались. А Владочка с абитуры знала, что станет хирургом. Она принципиально пошла на операцию, не испугалась ни крови, ни вены, ни зонда. Зато как потом препод с ней носился! В пример Линицкую ставил. В кружок ее записал, продвигал. А все из-за чего? Из-за смелости и хладнокровия.
Это хладнокровие сыграло и не последнюю роль при ее приеме на работу в «Идеал». Владислава Линицкая тогда доходила до отчаяния, вынужденная кормить на свою скромную зарплату больную маму и маленькую дочку — деньги ей позарез требовались. К тому же, сотрудничество с таким классным хирургом, как Великанов, стало бы лучшей рекомендацией впоследствии, если она решит отправиться в плавание по иным морям… Собеседование проводил Великанов собственной персоной — совместно с каким-то брюнетом: потом Владислава Яновна узнала, что фамилия брюнета — Николаевский и в «Клинике „Идеал“ он что-то вроде директора и мозгового центра по совместительству. Они на пару с Великановым задавали ей вопросы, и если вопросы Великанова, пусть иногда каверзные, касались профессиональной области, то Николаевский спрашивал главным образом о не сложившейся личной жизни. На те и другие вопросы Владислава Яновна отвечала сдержанно, без намека на смущение и обиду. Как пишется в плохих, но иногда правильных книгах, ни один мускул не дрогнул на ее лице. Где-то к середине разговора она почувствовала, что ведет со счетом „один — ноль“: ей удалось перетянуть на свою сторону Великанова, который, защищая коллегу, резко прервал Николаевского. Великанов стал настаивать на том, что такого отличного профессионала, как доктор Линицкая, невозможно не принять, и дело было на мази. А если бы не сдержалась, дала волю обидам, то осталась бы и без денег, и с тягостным чувством, что ее понапрасну оскорбили. Вот так!
А тут настали такие прискорбные времена, что железную выдержку Владиславы Яновны постоянно испытывают на прочность. Она уж не знает, сможет дальше держать себя в руках или нет. Проклятый Великанов! «О мертвых — либо ничего, либо хорошо», — мудрость древних римлян, к которым Владислава Яновна питала уважение, усугубленное католицизмом ее предков, в данном случае не работала. Владислава Яновна не могла не думать о Великанове, и думать хорошо о нем тоже не могла, потому что злилась. Злилась на этого человека, который, занимая такую ответственную должность, дал себя убить. Влада после него приняла под свое крыло всю громадину хирургического отделения «Идеала» и лишь тогда поняла, что это такое… Нет, речь не идет о трудностях собственно руководства отделением: сотрудники отлично ее знали и без проблем приняли как нового начальника. Но по долгу службы зав отделением обязан ведать еще и материальной частью, а для этого не миновать постоянных контактов с теми, кто на самом деле возглавляет ООО «Клиника „Идеал“. А в том, прямо сказать, мало приятного. Вот поэтому, пусть простит ее покойный, Владислава Яновна его и ругнула: проклятый Великанов, так ее подставить, бросить без помощи. Да как он мог? И если так пойдет дело, ругнет еще не раз.
Этот Игорь Кириллович Бойков, работающий в тесной связке с ее бывшим мучителем Николаевским, ей отвратителен. Не внешне — нет, внешне мужчина как мужчина, правда, рыхловат и полноват, сразу видно, ведет малоподвижный образ жизни, главная радость — пожрать, что-то в нем есть от кастрированного кота, но это оставим в стороне, это, скорее всего, следствие ее женской злости… Когда Бойков пригласил ее в свой кабинет, лишенный таблички, на верхнем этаже клиники, он поначалу не вызвал ни симпатии, ни антипатии. Кабинет, разве что, поражал: слишком уж неслужебный, богатый, картины кисти настоящих художников (Владислава Яновна разбиралась не только в пластической хирургии, но и во всем, имеющем отношение к красоте), стулья с гнутыми в стиле «модерн» спинками, кресла и диваны с бархатной обивкой, каскадная, точно из театра украденная, люстра… Но это бы еще ничего. Бойков стал отвратителен Владиславе Яновне, когда принялся расписывать, что она должна говорить следователям и чего ни в коем случае говорить не должна. Владислава Яновна была наделена умом и знанием жизни в достаточной степени, чтобы сложить эти рекомендации и умолчания в стройную систему. Когда головоломка сошлась, волосы встали дыбом на голове заведующей отделением, приподняв накрахмаленную шапочку в стиле древней египтянки Нефертити, которой никогда не приходилось терпеть подобных административных унижений. Владислава Яновна была вышколена настолько, что сумела промолчать. Не покраснеть, не побледнеть, не выругаться. Хранить послушное молчание. И в самом деле, что ей еще оставалось?
В несколько взвинченных чувствах вернулась Линицкая из административного блока на свой этаж. После безвременной кончины Анатолия Валентиновича клиника изменилась — или так всего лишь мнилось? Здесь было по-прежнему людно, по-прежнему медперсонал принимал пациентов, по-прежнему оживленная деятельность по удовлетворению эстетических запросов населения двигалась полным ходом. Но во всем этом ныне брезжила, как показалось Владиславе Яновне, какая-то неуверенность. Никто понятия не имел, за что убили Великанова (хотя предположения на этот счет множились в ординаторских и курилках, точно тараканы на грязной кухне), и никто не был уверен, что следом за Великановым молния не ударит в кого-то еще. Каждый, наверное, сознавал за собой нечто, вследствие чего этот удар молнии превращался в справедливое возмездие. Невозможно прожить жизнь без ошибок, а в пластической хирургии цена ошибки слишком велика… И для врача, и для пациента.
Заведующая хирургическим отделением уверенным шагом, впечатывая в линолеум высокие каблуки туфель, надетых специально для общения с администрацией, двинулась первым делом к себе в кабинет — переобуться. Вспомнила, что оставила свои привычные рабочие сандалии в ординаторской (кабинет заведующего еще не стал для нее полностью своим), круто развернулась и двинулась в обратном направлении… И тут, возле двери ординаторской, почувствовала, что ее умение держать себя в руках дало, впервые за долгие годы, первый сбой. Горячая волна эмоций накрыла Владиславу Яновну с головы до пят, она побледнела, потом покраснела — вегетативная нервная система словно мстила за все то время, когда ее держали в узде. А все потому, что из-за двери ординаторской доносилось: