Операция «Сострадание»
Шрифт:
А вот когда в человеке, которого, казалось бы, знаешь от и до, открываются новые, незнакомые черты, которых в нем раньше и предположить было невозможно, — это вызывает совсем иные чувства. И это произошло с Толей… Куда пропал пылкий влюбленный, который с первого по пятый курс добивался своей избранницы? Получив Лилю в полное владение, он утратил к ней всякий интерес. Речь больше не шла не только о прежних долгих прогулках, походах в кино — даже то, что происходит между мужем и женой, ради чего, собственно, и устроен брак, случалось теперь между ними не чаще раза в неделю и напоминало тягостную обязанность. Лиля объясняла это тем, что ординатура у ведущего пластического хирурга страны академика Ривкина (попасть к нему для Толи было огромным везеньем) отнимает много сил, и ни на чем не настаивала. Из них двоих Толя был талантливее, Лиля это признавала — и добровольно отступила в тень. Тоже молодой врач, как и Толя, тоже вынужденная справляться с множеством обязанностей на работе, она, прибегая домой, начинала вторую смену — на этот раз по хозяйству: купить продукты, приготовить, убрать, постирать… Толя ни разу палец о палец не ударил, чтобы помочь ей. Ему это казалось нормальным, его всю жизнь обслуживали: сначала мама и бабушка, потом только мама, теперь вот жена — для него не менялось ничего. Как-то раз Лиля робко попросила его купить хлеба по дороге с работы — и получила такую отповедь, что больше не возобновляла попыток привлечь мужа к домашнему хозяйству. Она постепенно научилась бояться взрывов его возмущения и прилагала все усилия, чтобы их избежать.
Но самый сильный взрыв возмущения подстерегал ее в ситуации, где ничего предотвратить было нельзя. Лиля забеременела… Да, конечно, они предполагали повременить с детьми до тех пор, пока не встанут прочно на ноги — но если уж так получилось, неужели все они, и Великановы, и Дворцовы, не будут рады ребеночку? Оказывается, если рады, то не все! Толя повел себя так, словно жена собиралась родить ему и не сына, и не дочь, а, по-пушкински, неведому зверушку. Вдоволь излив свое негодование на безмозглую дуру, которая не сумела даже предохраниться как следует (какой из нее, спрашивается, после этого врач?), Толя категорически заявил: аборт и только аборт! Но тут уж Лиля, наплевав на незыблемый Толин авторитет, встала на дыбы. Ее поддержала свекровь: если первая беременность закончится абортом, второй может не быть! А в том, что Лилины родители будут счастливы нянчиться с внуком или внучкой, сомневаться не приходилось…
И тем не менее Лиля чувствовала себя виноватой. Она прикладывала все усилия, чтобы Толя не замечал никакого изменения режима, не испытывал никаких материальных неудобств — и во время беременности, когда ее валили с ног токсикозы, и после родов, когда капризный, требовательный, голосистый Глебушка поглотил ее целиком. Было очень трудно… И хотя Лиля даже в мыслях оставалась верной женой, не раз и не два она задумывалась об отвергнутом Карасике. Вот кто плясал бы от радости, узнав, что у него будет ребенок! И на молочную кухню бегал бы, и на Лилю не позволил бы пылинке упасть, и наследника разглядывал бы с безмерной гордостью, отыскивая свои черты в крохотном личике… Эх, да что там говорить — поздно! Карасик, который вместе с Толей работал под руководством Ривкина, нашел себе другую женщину. Лиля, услышав об этом, испытала укол глупой ревности: как будто давний поклонник был обречен всю жизнь тосковать о ней, о ней одной… Наверное, Толя прав, и она в самом деле безмозглая дура!
Ну да в каждой избушке — свои погремушки. И если Лиля не могла не замечать, что Толя остался равнодушен к сыну, даже когда Глеб подрос, что она ему давно безразлична, она могла радоваться хотя бы тому, что благодаря ее усилиям он пошел в гору. Пробиться в сфере пластической хирургии очень трудно — нужно работать, как папа Карло, попутно преодолевая сети интриг. Разве нет Лилиной заслуги в том, что Толя смог всем этим заниматься, не отвлекаясь на воспитание ребенка и домашние мелочи? Она создала ему прочный фундамент благополучия — и поэтому не опасалась за свое будущее, несмотря на то что вокруг известного хирурга Анатолия Валентиновича Великанова, по-прежнему красивого, ставшего еще лучше с годами, как выдержанное марочное вино, постоянно крутились смазливые пациентки. Во-первых, Лиля не верила, что мужчину способна возбудить женщина, которую он наблюдал в виде полупотрошенной курицы на операционном столе. Во-вторых, она лучше всех знала, что Толя — мужчина с темпераментом ниже среднего и больше всего он в женщине ценит умение готовить обед и убирать квартиру. А уж в чем, в чем, а в этом Лиле можно было давать докторскую степень! Несмотря на то что в медицине она не завоевала и кандидатскую — а ведь в институте считалась одной из способных…
И вот, извольте видеть, как хрупки и недостоверны наши представления о жизни! На Лилиных иллюзиях поставила крест Ксения Маврина. Толина пациентка. Смазливая соплюшка, папенькина дочка, не умеющая даже сварить яйцо вкрутую… Зачем ей уметь, за нее прислуга постарается! Неужели стремление к комфорту и благополучию перевесило в Толе обыкновенную порядочность, неужели ради того, чтобы заполучить в родственники влиятельного Олега Михайловича Маврина, он готов бросить сына и жену? Лиле было бы легче думать именно так. Но нет, к сожалению, она не перестала быть честной с собой и вынуждена сознаться, что в Толиных глазах она ловит искры того же восторженного блеска, который так ей нравился, когда они были студентами… Неужели влюблен? Через столько лет? Непереносимо обидно! Влюбленные глаза мужа стали для нее зеркалом, в котором она больше не отражалась и в котором, парадоксальным образом, она видела себя: постаревшую, наскучившую — словом, отработанный материал. Как от такой клуши не сбежать к поманившему новенькому, свеженькому и влекущему женскому телу?
Все родственники и знакомые были на стороне Лили — в том числе и свекровь, которая отрезала, что с Ксенией встречаться не собирается. Все утешали Лилю, ругали Анатолия и советовали стребовать с него денежную компенсацию морального ущерба по полной программе. Денежное содержание Толя ей по собственной инициативе выделил немалое — не в деньгах дело! Дело в том, что, лишенная привычного круга забот по обслуживанию мужа, Лиля как бы перестала существовать. На работе функционировала, как автомат, а приходя домой, лежала пластом без движения. И постоянно — на работе, дома, в транспорте, в своей одинокой бессонной постели — прокручивала ситуацию обратно, решая бессмысленный вопрос: «Что было бы, если бы?..» Если бы с самого начала их брака она не дала себя превратить в элементарную хозяйственную единицу? Если бы больше обращала на себя внимание? Если бы сделала пластическую операцию по омоложению в Толиной клинике? Если бы ревновала мужа, отваживала всех этих шлюшек? Если бы она приняла вовремя меры, что тогда?
При любом исходе как-то так получалось, что Толя все равно от нее уходил, и почему-то это заставило Лилю успокоиться. А может, просто время оказалось лучшим лекарем: нельзя же постоянно горевать! В один прекрасный день она сказала себе то, что не переставали твердить ей окружающие, со всей уверенностью сказала: «Лилька, ты не старуха. Ты не уродина. Тебе рано ставить на себе крест. У тебя хорошая профессия, у тебя взрослый сын, а к тому же теперь у тебя есть уйма свободного времени, и ты можешь потратить его на что хочешь. Это роскошь, которой ты почти двадцать лет не могла себе позволить!»
Уверенность подействовала. По крайней мере, Лиля осталась жива, выкарабкалась как-то из этой депрессии. А вот Толя для нее будто умер. Принимая от него деньги почтовыми переводами, тратила их в основном на Глеба, часть откладывала на черный день. Себе ни копейки не брала! Когда с ней пытались обсуждать (и, конечно, осуждать) Толю, решительно прерывала досужую болтовню. Так что теперь, когда Толя действительно умер, для нее ничто не изменилось.
Наверное, это может прозвучать страшно, что Толя для нее умер прежде своей смерти? Но Лиля не верила, что чужие мысли и чувства могут повлиять на человеческую судьбу, что она косвенно могла обречь бывшего мужа на смерть. Судя по тому, что Толя был убит, пал жертвой неизвестных ей обстоятельств, потому что, пока они были вместе, она не знала ни одного человека, которому было бы нужно избавиться от Толи.
— Лилия Великанова ни в чем не виновата, — безапелляционно заявил Турецкий после прослушивания предоставленной Васиным диктофонной записи ее монолога. — Со смертью бывшего мужа она ничего не приобретает, даже теряет — ежемесячные денежные поступления. По завещанию ей и сыну покойного полагаются скромные суммы: живой и работающий Анатолий принес бы им гораздо больше. А убийство из мести спустя более чем два года после разрыва? Извините, это неестественно. Я еще допускаю убийство в состоянии аффекта, во время бурного разговора с глазу на глаз, однако нанимать киллера такая женщина, как Лилия Великанова, нипочем не станет. А нам точно известно, что Великанова убил мужчина, молодой блондин…
Веня Васин смиренно выслушал рассуждения Александра Борисовича. То, что восемьдесят процентов следственной работы занимает отработка версий, которые никуда не ведут, не являлось для него новостью, и он был готов к тому, что его беседа с бывшей женой покойного отправится в этот восьмидесятипроцентный хлам.
— Однако здесь мелькнул очень интересный хвостик, — внезапно оживился Турецкий, — за который стоит потянуть. Следует побеседовать с Антоном… я не ошибаюсь, Антоном?.. Фрумкиным…
— С Карасиком? Его зовут Арнольд. А что, Александр Борисович, вы подозреваете, что это он? За то, что Анатолий Великанов отбил у него Лилю Дворцову?