Операция средней тяжести
Шрифт:
– Это, я думаю, нам будет кстати, а, Виталий Георгич?
Напротив ординаторской, прислонясь к стене, сидели двое. Алексей Михайлович одного узнал.
– Обезврежено, - доложил фээсбэшник.
– А вот нашему герою что-то плохо.
– Что с вами?
– нагнулся над ним Баталов.
– Голова кружится и в глазах рябит...
– Мужчина был высок, худ, с резко очерченными скулами.
– Ничего страшного, - успокоил его хирург, - нормальная реакция на стресс. Пройдемте со мной, я вас нашатырчиком угощу.
В просторной
– Виталий Георгич, а не угостить ли наших спасителей фирменным напитком?
Головин оживился:
– А почему бы и нет? Самый повод выпить за доблестную нашу армию.
– И за сию обитель, - добавил офицер.
Головин прошел к холодильнику, высыпал горку льда в стеклянную посудину, капая туда валерьянки, налил на глаз медицинского спирта, а затем, открыв кран на полную мощность, взбил все это ледяной водой.
– Не думайте, что это просто боевые сто грамм. Это, скорее, наш фирменный коктейль. Не Молотова, конечно, но гарантирую, что вполне зажигательный, - разливая содержимое по мензуркам, гордо произнес Головин. Он был возбужден, как на празднике.
– И как называется?
– спросил сапер.
– Я, к примеру, только "Кровавую Мэри" знаю. А этот как слеза.
– А это - "Слеза бен Ладена", согласны на такое название?
– засмеялся офицер.
– А что, ничего, - согласился Баталов.
– Главное - по теме... Ну, за что пьем?
– За российскую медицину...
– сказал сапер.
– Нет!
– возразил ему Виталий Георгиевич.
– За дружеский союз медицины и саперного дела. Как раньше сказали бы на первомайской демонстрации: "Товарищи саперы! Выше процент разминирования социальных объектов!"
Старший фээсбэшник улыбнулся.
– А вообще-то, скажите, пожалуйста, дорогие герои, что там все-таки было?
– когда выпили, поинтересовался Баталов.
– Да ничего особенного. Стандартно, - сказал офицер.
– Гексоген, верно?
– И взглянул на сапера.
Тот молча кивнул.
– А "секрет" был?
– продемонстрировал свою осведомленность Головин.
– Вроде был... Заправка была занятная. Толовые шашки с мобильником. Пришлось поковыряться с этой "трубой". Никогда ведь не знаешь, какая там начинка, но обошлось. Положил я эту бомбу под наркоз, говоря медицинским языком. Знаете, мужики, а все-таки приятно быть живым...
– Вот давайте за это и выпьем, - подхватил Головин.
– А то как у нас говорят: с опозданием выпитая вторая полностью аннулирует результаты первой.
Когда гости ушли, Баталов, не удержавшись, все-таки спросил Головина:
– Скажи, Виталий Георгич, а почему ты все-таки остался?
– Жалко тебя стало, - тоже перейдя на "ты", вздохнул Головин.
– Шумилов сбежал, как Керенский. Ну и что бы ты один сделал? Впрочем, наверно, все бы получилось. Напора в тебе много. Вот я и решил твою славу на двоих разделить. Как ты думаешь: за этот поступок меня на пенсию пораньше не отправят? Хорошо бы...
– Эх, дружище ты мой лысый. Да ведь это... Это поступок, понимаешь?
– Что вы все - лысый да лысый, - театрально выпрямил плечи Головин. Моя лысина - это те же твои кудри, но в конечной фазе их развития.
Посмеялись.
В конце дня Баталов позвонил главному - не было сил подниматься на верхний этаж. Попросил разрешения уйти пораньше.
– Конечно, конечно, - согласился главврач, информированный коллегами о происшедшем в хирургическом отделении.
– Простите, что сам этого не предложил.
Такая вежливость была внове. Приятно.
Он положил трубку, и словно обожгло - а где, собственно, теперь твой дом? Что с Альбиной? Знает ли о случившемся, о том, что обсуждает, наверное, весь город? Пожалуй, нет. Если б знала, позвонила бы или прибежала. Уж он-то знал собственную жену.
Надел пальто, выключил в кабинете свет и запер дверь. В коридоре слышалась музыка - где-то в палате работал телевизор. Баталов направился к выходу. Но перед стеклянными дверьми столкнулся с Эммой. Ее зеленые глаза смотрели на него вопросительно.
– Вместе идем?
– Нет, наверное... Схожу домой, вещи заберу... Хотя бы электробритву...
– Не ходи!
– прошептала, схватив его за руку.
– Нельзя не идти!
– оборвал он ее.
– Надо...
Эмма сникла, кровь отхлынула от щек, обозначились вдруг морщинки на лице.
– Долго не задерживайся, - выдохнула она и отошла в сторону.
С тяжелым чувством вошел Баталов в родной подъезд. Отпер дверь. Свет не горел, только в спальне торшер. Альбина не вышла ему навстречу, не помогла, как всегда, раздеться. Баталов разулся и молча прошел в спальню.
Жена сидела у зеркала за туалетным столиком и растирала крем по щекам, вокруг глаз. Не оглянулась. Двуспальная кровать была разобрана только с ее стороны, а на другой половине аккуратными стопками лежала его одежда рубашки, пижамы, майки... Все выстирано, выглажено. Рядом стоял пустой чемодан.
Закололо сердце.
– Все собрала?
– выдавил он.
– Как видишь.
– Спасибо.
– Не за что. Не могу же я допустить, чтобы твоя новая жизнь начиналась со стирки.
– Альбина, прости, что так вышло, - проговорил Баталов.
– Это как болезнь. Лечить, конечно, можно, но тогда надо самому чуть-чуть умереть...
– Конечно, лучше пусть другие умирают, - ответила жена.
– Я тебя не держу. Раз так случилось, то какая вместе жизнь. Уходи, не рви душу.
– Да-да, конечно, - ответил он.
– А почему не работает радио, телевизор?