Операция "Вечность" (сборник)
Шрифт:
Впрочем, это будет только завтра. В городе я был впервые после возвращения с Бруно. Погощу недельку-другую. Но сначала надо кое-что сделать. Достаточно далеко отсюда, если еще принять во внимание время, необходимое, чтобы добраться до парома и переплыть на ту сторону. И все-таки я решил проделать этот путь, как тогда. Вчера? Неделю назад? Год?
Год — это немало. Особенно если ты только-только ступил на порог вечности. Да и можно ли с полной уверенностью сказать, что в прошлый раз туда ездил именно я?
Я улыбнулся и нажал педаль. Машина рванулась, словно выпущенная из пращи. Еще в городе я вышел на быстроходную полосу. Солнце светило прямо в глаза. Перед лобовым стеклом, которое стало почти вишневым, зеркалом стлалось шоссе — бетон с пеноалюминием.
У съезда с тахострады я чуть не
Абсурд. В действительности вопрос должен был звучать совершенно иначе. Как? Именно это мне предстояло узнать. Здесь, в горах, за несколько минут. Только ради этого я взбираюсь по той же самой дороге, что и год назад, так же, как тогда, выжимаю из машины все, на что она способна, будто несколько минут опоздания могут что-то решить.
Я довольно долго ехал в полумраке, тени становились плотнее, фотоэлемент включил фары, их свет выхватывал контуры гранитных глыб, нависавших над поворотами шоссе. Я сбавил скорость, и неожиданно у меня перед глазами возник красный огненный шар. Внизу был уже вечер, домики поблекли, склоны становились темно-вишневыми, угрюмо поблескивала темно-фиолетовая вода фиорда. Небо на востоке посерело, но передо мной все еще горел остановившийся на бегу день. Фары погасли, лобовое стекло снова стало дымчато-желтым. Горы заставили меня свернуть с дороги и опять привели туда, где я мысленно был уже несколько минут назад.
На площадке стояла одинокая машина, большой комфортабельный портер. Перед барьером, напротив домика, виднелись три фигуры: две женщины и мужчина. Мужчина повернулся, когда я въехал на площадку, и окинул мою машину неприязненным взглядом. Женщины не шевельнулись. Я видел только их силуэты, они стояли словно завороженные, похожие на рекламные манекены бюро путешествий. Больше здесь не было никого.
Я поставил машину неподалеку от портера и направился к домику. У подножия нависшей над домиком скалы, покрытой пятнами мха, затаился мрак. Я сделал несколько шагов и вошел в тень. Холодно. Дверца в боковой стене домика притягивала меня, как магнит. Я улыбнулся и не перестал улыбаться, даже когда рука встретила сопротивление. Я долго держался за ручку двери, прежде чем до меня дошло, что это означает. Я постоял еще минуту, может, две. От пальцев, все еще сжатых на неподвижной ручке, помелу расходился озноб.
Позади послышались приглушенные голоса, нарастающее ворчание двигателя. Потом звук стал медленно удаляться и оборвался совсем, когда огромный портер перевалил за каменную гряду. Я остался один.
Не знаю, сколько времени я так простоял — десять минут или час — как человек, у которого из-под носа ушел последний корабль и перед ним вдруг раскрылась огромная плоскость, лишенная всякой точки, на которой можно было бы задержать взгляд… и мысль. Я повернулся и медленно пошел к своей машине. Порылся под сиденьем, вытащил теплую куртку, набросил на плечи и направился к скале.
С темного камня стекала струйка воды и по капле падала в поросший травой ровчик. Я непроизвольно пробежал взглядом по зигзагообразному каменному столбику, выходившему в нескольких метрах выше на срезанный выступ, который загораживал вершину. Словно загипнотизированный подошел к скале и провел по ней рукой. Как следует надел куртку, застегнул ее до шеи и пальцами нащупал неглубокую щель в камне. Я шел быстро, уверенно, почти вслепую. В трех метрах над площадкой столбик резко сворачивал к выступавшему козырьку. Отсюда прямо вверх шла неглубокая расщелинка. Мне потребовалось не больше пяти минут, чтобы взобраться на узкий карниз, с которого на вершину вела словно специально высеченная в камне тропка. Я сел в небольшом углублении, чем-то напоминавшем каменную тарелку, потом улегся на спину и подложил руки под голову. Небо уже не было серым. Теперь оно превратилось в ветхий балдахин, сквозь который просвечивали первые звезды. Я глядел на их перемигивающиеся огоньки, и неожиданно мне вспомнилась база на Европе. Мир планет-гигантов. Патт… Нет, мне не хотелось гадать, чем он сейчас занимается. Обязательный на борту ритм дня и ночи был условен, как любое деление времени в пространстве. Но это неважно. Он там, среди заполняющих пустоту светящихся точек. Интересно, вспоминает ли еще иногда, что не он, а я должен был куковать в сферических стенах тесной кабины и сидеть за экранами, прислушиваясь к голосам Вселенной. Я вернусь туда, если не сегодня, то завтра. Или через год. Это моя работа: контрасты между тлением звезд и вечной ночью пустоты, жизнью и небытием, жаром ядерных взрывов и материей, съежившейся при температуре абсолютного нуля. Я пытался вызвать в памяти лицо Патта, то, что он говорил, когда прилетел за мной, его удивление и беспокойство. Впустую. Я слишком был поглощен тем, что предстояло сделать здесь. Даже если и не осознавал этого.
Я прикрыл глаза, и тогда вдруг перед моим взором возникло другое лицо, лицо в обрамлении черных волос. Кира смотрела прямо на солнце широко раскрытыми глазами, которые сохраняли цвет искрящейся голубизны с легкой, почти неуловимой примесью бронзы. Это лицо явилось мне само, не приходилось вспоминать его выражение, додумывать изменения при ином освещении. Но ведь не о ней думал я, когда шел сюда, на этот каменный гребень, срезанный на половине высоты смотровой площадкой.
Я взглянул на звезды и поднялся. Разболелась шея, мышцы окаменели. Я обошел вершину вокруг и, придерживаясь за выступы, спустился вниз.
Розовый домик стал темно-серым. Окружавший площадку барьер был не виден. Звезды проступали все резче, словно кто-то понемногу увеличивал напряжение питающей их энергии. В воздухе возникло какое-то движение. Я почувствовал на лице дуновение теплого ветерка. Принюхался, но, кроме запаха влажных камней, не уловил ничего.
Стягивая на ходу куртку, я направился к портеру. Уселся на сиденье, закрыл окно и опустил спинку кресла. Потом накрылся курткой и, прежде чем закрыть глаза, долго смотрел на похожее на театральную декорацию земное небо.
Проснулся я, одеревенев от холода, полный внутренней дрожи. Стекла запотели, изо рта вырывались облачка пара.
День только начинался, если солнечный свет означает день, даже когда в человеке, его мозге и. органах чувств ночь еще не сказала последнего слова. Горы, платформа, розовый домик — все было покрыто росой. Пахло свежевымытым каменным полом, какие встречаются в древних двориках. Одно из ответвлений фиорда блестело ртутью, остальные были затянуты грязноватой молочной дымкой. Солнце добралось до половины склонов, и казалось, что лежавшие выше границы тени домики раскинули свои пастельные крылья, словно удивительные, сложенные из геометрических фигур насекомые.
Я вылез из портера и, не доходя до двери домика, прислушался. Тишина. Я постоял несколько секунд, не думая ни о чем, вернулся к машине, побрился и пробежал два-три круга по площадке, чтобы согреться. Потом подошел к барьеру на краю площадки, перелез через него и, цепляясь за камень, съехал на тот карниз, который облюбовал в прошлый раз. Уселся, спустил ноги в пропасть и задумался. Из долины донеслись приглушенные, какие-то ирреальные звуки. Только тогда я поднял голову и осмотрелся. Солнце уже подбиралось к самому нижнему из домиков. Вода в фиордах под слоем глубокой синевы просвечивала зеленым, редко разбросанные узкие банки подстроились под цвет неба. Воздух быстро прогревался, я уже не чувствовал холода, скала высыхала, казалось, ее только что омыли кипятком.