Операция "Вечность" (сборник)
Шрифт:
Еще выводы: я абсолютно против того, чтобы подключать мутантов из нулевого павильона непосредственно к системе. Этакий кошкоподобный субъект может сделаться разумнее человека. То, что им предстоит действовать на Венере, не убедит меня в безопасности мероприятий. В конце концов, Венера находится на конечном расстоянии от Земли, а, кроме того, опытные подключения пришлось бы делать здесь. Подключения к системе следует (если вообще это нужно) зарезервировать исключительно для людей. Возможно, в новых условиях отпадет необходимость в Опекуне. В любом случае не кошки! Кошки и без того достаточно разумны! Кончаю. Я принял мегадозу антидепрессионных средств. Начал вторую фазу эксперимента — дезинтеграцию системы в качестве наказания за мое немедленное отключение, и она довела меня до такого
Однако выбора нет. Ей необходима информация о моем мозге, а не мое сознательное в ней присутствие. Охотнее всего она держала бы меня в подключенном состоянии так, чтобы читать мою память во всех возможных направлениях и познавать мир. За это она намерена награждать меня состояниями эйфории. Но когда я подключаюсь со своим сознанием и начинаю мыслить в ней, это, видимо, искажает ее ритмы, и она немедленно переводит меня в бессознательное состояние. Однако эти мгновения сверхсознания стоят многого! Когда я хочу заставить ее смириться с моим участием, она бурно реагирует и пытается отключить меня. Тогда я применяю электрошок и дезинтегрирование. Опасная игра. Хотелось бы знать, каковы мои шансы… Это настолько небезопасно, что я бросил бы все и вернулся к предыдущим экспериментам, в которых мой мозг в нее не включается, но ставка слишком высока. Сигналы идут, и Космос взывает к нам. Ни мы, ни наши автоматы никогда не находили Интерпретации. Думаю, именно в сверхинтеллектной слизи скрыт шанс понимания, возможность Интерпретации. Человек может взглянуть на эти сигналы только через нее, став на достаточно долгий промежуток времени ее частицей. Если это даже только тень возможности, за нее стоит заплатить любую цену. При такой перспективе моя жизнь не имеет значения. Впрочем, я свяжусь с Опекуном и Советом. Если что-нибудь произойдет, они будут действовать… А если это не удастся им, то верю — придут другие…"
На этом записи обрывались. Он глядел на чистые листы, зная, что следующий день был тем днем, когда его обнаружили в шахте в состоянии клинической смерти, а роботы объявили тревогу сразу же, как только он там оказался, и только поэтому его память стала частью памяти человека, которого зовут Стеф Корн.
5 Он передвинул рычажок, расположенный на боковой стенке пульта управления. Ничто не шелохнулось, и он подумал было, что в его отсутствие демонтировали механизм, который он с таким трудом и упорством сюда встроил. Когда оборудовали изоляционный пузырь, он сделал все, чтобы пульт не заменили чем-нибудь более современным, безотказным и блестящим. Он даже пригрозил, что прекратит работу, и лишь тогда Опекун уступил. Он отказался от персонификата, предложенного Опекуном, и поэтому был от него в определенной степени независим. Конечно, он понимал, что его независимость достаточно эфемерна и представляет собой скорее психологический комфорт, нежели реальность, однако в данном случае Опекун уступил. А теперь аппаратура не действовала.
Он дернул рычажок снова, и наконец пульт дрогнул, повернулся на четверть оборота вокруг вертикальной оси, помещенной в углу, и приоткрьи квадратную шахту два на два метра.
Тертон встал, подошел к шахте и наклонился над ней. Вниз уходили скобы, вделанные в стены, обычные металлические скобы из нержавеющего металла, установленные когда-то по его приказу роботами, которым он доверял, потому что верил в безотказность решений, принимаемых простейшими рабочими механизмами, так как единственной управляющей системой, достаточной для их действия, является мозг и тело человека.
В шахте было темно, лишь слабо отражала свет серая синтетическая облицовка стен, и поэтому он не видел того, что находится внизу. Зато, несмотря на фильтры и вентиляторы, явственно чувствовал сладкий дурманящий запах. Это был запах тропических джунглей в душный жаркий полдень, когда быстрее гниют стебли увядших растений, а в лужах оживает мутная грязно-черная вода.
Он еще раз взглянул на скобы, до которых не мог дотянуться тогда, засасываемый массой, залепившей ему глаза и заполнившей рот сладковатой жижей с привкусом молока.
Тогда он перестал быть.
Вспомнив об этом, он почувствовал озноб. Ощущение всеобъемлющего страха, проникавшего в сознание из более молодых в эволюционном отношении частей мозга, страха, присущего всем живым системам в тот момент, когда они перестают быть, еще и сейчас не покидало его.
Он вернулся к пульту, поднял рычажок, и пульт встал на прежнее место, скрыв шахту.
Он сел в кресло и в тот же момент маленький прямоугольный экран в углу засветился сероватым светом. На нем появилось лицо Норта.
— Все в порядке. Корн? — спросил он.
— Да, — ответил Тертон. — Все нормально. Не мешай.
Норт взглянул удивленно, и Тертон подумал, что ответил как всегда, когда Норт, которого он недолюбливал, мешал ему работать. "Видно, Корн так с Нортом не разговаривает", — решил он. Потом, когда экран погас, он еще подумал, что начал быть только здесь, в экспериментальном пузыре, а не раньше, снаружи, как было условлено. Несоответствие озадачило его и обеспокоило. " Входя сюда, он был еще Корном. То, что он будет Корном для всех них, этой толпы глупцов с раздутой амбицией, он знал и раньше. Но ведь здесь он должен был оставаться собой, все время собой, а Корну положено быть только тогда, когда ему на голову наденут шлем. Для него, Тертона, это должен был быть просто сон без сновидений. Для того же человека — имитированная реальность, единственная реальность, в которой тот мог быть. Ибо только сны Тертон хотел отдать Корну.
Что-то здесь не получилось. Он решил поговорить с Опекуном и поставить все на свои места.
Окончательные эксперименты, их вторая фаза, были делом слишком серьезным для такой игры в прятки: то он, то Корн. Во всяком случае, игры с ним — Джулиусом Тертоном.
Тетрадь с записями — открытая на последней странице — лежала на пульте. Он взял ручку и записал:
"Возобновление экспериментов. Опыт первый. Собственно, ощущения те же, но в то же время неуловимо другие. По-видимому, индивидуальные подсознательные характеристики включаемой системы (в данном случае мозга Корна) каким-то образом влияют на целое. Необходимо изучить детально, ибо это может привести к отклонениям…" Слово «отклонениям» он дважды подчеркнул. "Ощущение всеприсутствия и всемогущества сильнее, отчетливей". После минутного раздумья он дописал в скобках: «чище». "Возможно, мой теперешний мозг просто моложе, менее истрепан годами. Ведь в юности мы все воспринимаем интенсивнее и полнее…"
Он перечитал последние фразы и обратил внимание на почерк. Буквы старых записей были резче, угловатее, сейчас же они стали более округлыми и выписанными, без той хаотической разбросанности, так присущей ему. В конце концов, не это главное. Ведь мыслит он, как прежде, остается самим собой, Джулиусом Тертоном. И это важнее всего. В конечном итоге такого рода гибридизация это не руки, сложенные для молитвы, которые потом приступают каждая к своим обязанностям, а сложение мозгов навсегда, по крайней мере в категориях их собственного времени.
Такая интерпретация его устраивала, и он тут же перестал думать об этом. Сработал принцип — отбрасывать проблемы, устоявшиеся и не поддающиеся никакому воздействию с его стороны.
"Остаюсь самим собой… — мысленно повторил он. — Но где доказательства, что я остался самим собой?" Заверения Тельпа в момент краткого пробуждения сразу после операции, когда тот — Корн — находился на связи с Опекуном в своем нереальном мире? Либо то, что он сам управлял стратором, когда летел сюда, в институт? Ведь Корн никогда не водил стратора, и Опекун опасался, как бы с ним, этим ценнейшим гибридом, чего-нибудь не приключилось. И все-таки, когда стратор уже приближался к месту, он, Джулиус Тертон, исчез, заглох, как выключенный двигатель, мгновенно, без предупреждения, а Корн, вероятно, начал быть. А что происходило потом, между посадкой и его пробуждением здесь? "Корн украл у меня эти дни", — подумал Тертон. И впервые почувствовал неприязнь к тому человеку, Стефу Корну, жизнь которого знал, изучил во время своего второго пробуждения. До сих пор он не испытывал этого чувства к тому полумальчишке, для которого жизнь остановилась в те самые годы, когда Тертон еще только родился.