Операция "Вечность" (сборник)
Шрифт:
— Я забыл, — тихо ответил Корн.
— Тебя проводить? — спросил Готан.
— Как хочешь. Я живу в квартире Тертона.
— Я пойду с тобой. Вряд ли ты ночью сам найдешь дорогу. Когда прилетел?
— Сегодня.
— Норт говорил о тебе. Ты ученик Тертона?
— Нет. Я никогда не видел Тертона. — "Все здесь говорят о Тертоне, — подумал Корн. — Видят во мне ученика, воспитанника, продолжателя его дела, а я всего лишь дебютант. Знаю только его квартиру, к тому же подозрительно хорошо".
— Профессор Тертон, — сказал Готан, — был большим специалистом! Но, честно говоря, с чудинкой. Он вносил столько изменений в нашу работу, что порой мы не очень-то понимали его намерения. Например, он исключил сверхсистему из плана экспериментов и начал с ее помощью анализировать радиосигналы из Космоса, какие-то удивительные космические шумы. Он заручился согласием Опекуна, а стало быть, и Всемирного Совета. Но при этом остановил работы в нулевом павильоне… Остановил полностью. Даже после его смерти там ничего не делали. Объекты стареют, а опыты стоят. Потом, когда объекты перевалят за второй год жизни, все придется начинать сызнова. Говорю тебе, Корн, нейроники клянут его и не вылазят из фантотронов. Норт очень ждал тебя. А ты будешь слушать Космос? Кажется, это была идея деятелей из Центра Прослушивания из-за озера.
— Возможно. Только не знаю, сумею ли?
— Не скромничай. У нас таких не держат, — Готан засмеялся. — Сплошные гении, причем большинство — непризнанные! Не будь фантотронов, с ними тут и не выдержишь. Приступаешь завтра?
— Вероятно.
— О роботе я, пожалуй, никому не скажу. Будем считать, что произошла обычная авария…
— Как хочешь.
— Думаю, для тебя это не имеет значения. Я знаю, — неожиданно сказал Готан другим тоном, — всему виной пустыня и ветер. Когда он дует три дня кряду, то можно свернуть шею собственной бабушке. Тогда я всегда отправляюсь в тайгу. Один, без девушки. Знаешь, я родился в тайге.
— Улетаешь?
— Шутишь. Фантотроном. Я даже не охочусь. Нахожу себе местечко где-нибудь на высоком берегу у реки. Полежу на солнышке, немного поплаваю, посмотрю на дым костра и возвращаюсь. Потом дня два хожу нормальным человеком.
Готан остановился.
— Ну, вот и бункер Тертона. Твой павильон, хотел я сказать, — он указал рукой на освещенный вход. — Если завтра будешь свободен, загляни в мою мастерскую.
— Приду, если будет время, — сказал Корн.
Он подал руку Готану и, прежде чем войти в круг света, посмотрел в сторону гор. Луна уже спряталась, и их не было видно. О голубую лампу, горевшую над входом, бились ночные бабочки.
4 Он торопливо шагал по улице своего города. В руке — маленький черный портфель. Не дожидаясь зеленого света, пересек Аллею сосен. Движение здесь было редкое. На тротуарах играли дети. Деревья с проклюнувшимися почками отбрасывали длинные тени на газоны перед одноэтажными домиками старого района. Позади них вздымались серые стены высотных зданий. Там он жил. На веранде одного из домиков, завернувшись в плед, сидела в кресле пожилая женщина. Прикрыв глаза, она грелась на солнце. Он видел ее всегда в солнечные летние дни, возвращаясь с работы, и был удивлен, что старушка еще жива и ничуть не изменилась. Минодав невысокие торговые павильоны и бетонированные съезды в подземные гаражи, он подошел к своему дому. Машинально сунул руку в карман, забеспокоился было, что нет ключей, но они оказались на месте, он вынул их и отворил большую застекленную дверь. Немного подождал кабину лифта. Рядом стоял мужчина, которого он, кажется, знал, но не настолько, чтобы поздороваться. В кабине ехали вместе. Мужчина вышел на девятом этаже. Корн поехал на свой, шестнадцатый.
Когда дверь лифта закрылась за ним, он почувствовал легкое беспокойство. Подойдя к своей двери, повернул ключ и уже в прихожей почувствовал запах обеда. Кара была на кухне, он поставил портфель в прихожей и заглянул туда. Она стояла к нему спиной и что-то делала на кухонном столе. В окно светило солнце, и он видел только ее силуэт и подсвеченные волосы.
— Пришел, — сказала она и повернулась, поправляя прическу. Он знал это ее движение, но было в нем что-то новое, чего он не мог определить.
— Кара, — он подошел и заглянул ей в лицо.
Это была не Кара.
— Кома? Почему ты здесь?
Она поцеловала его.
— Мы же здесь живем, Стеф.
— Мы… вдвоем?
— Да.
— Но Кара… Здесь жила она.
— Разве я не похожа на нее? Приглядись внимательнее, — Кома подошла к окну — теперь он видел ее всю.
— Похожа, — согласился он. — Но ты — Кома.
— Кара изменилась за эти годы, но я немного она, может, даже больше, чем ты предполагаешь. Почему ты не узнаешь меня, Стеф?
— И ты действительно здесь?
— Да.
— А Кара?
— Нет другой Кары. Теперь меня зовут Кома.
Он смотрел на нее. Она прильнула к нему.
— Сейчас подам обед.
— Обед?
— Ну да. Ведь мы всегда обедаем вместе. Дома.
Она больше не обращала на него внимания и, склонившись над столом, занялась приготовлениями. Некоторое время он стоял в нерешительности. Все было таким, как он помнил, и одновременно неуловимо иным. Так, у микроволновой плиты отсутствовала эбонитовая ручка, которую он когда-то сделал сам, отчего и запомнил. Но когда он взглянул на плиту снова, эбонитовая ручка уже была на своем месте. Он вышел в коридор и через приоткрытую дверь заглянул в кабинет. Здесь все было попрежнему. Стол, унаследованный от отца, старый глобус Луны с крестиками на местах первых посадок космонавтов в прошлом веке и книги, длинные ряды пестрых корешков. Здесь все совпадало. В этой комнате он помнил каждую мелочь. Сел на стул, вытянул ноги и почувствовал, как спинка стула приспосабливается к форме его спины. Он замер. Ведь стул был старый, тоже прошлого века — простой деревянный стул, сотни которых еще пережили начало эпохи автоматизации. Он откинулся еще раз, но спинка была уже твердой, как всегда. Некоторое время он сидел неподвижно, потом резко отодвинул стул и прошел на кухню, стараясь воспроизвести в памяти лицо Кары, ее волосы, улыбку. Но помнил только лицо Комы, и ничего не мог с этим поделать. Он уже знал, что в кухне увидит Кому. Сначала еще хотел увидеть Кару, но, войдя, забыл о ней.
— Тебе что-то нужно? — спросила Кома.
— Нет, ничего… — он некоторое время смотрел на нее, а вернувшись в кабинет, почувствовал удовлетворение от того, что Кома рядом и он слышит ее голос. А потом, ночью, когда он смотрел на помигивавшие вдали огни аэродрома, прислушиваясь к гулу пролетавших самолетов, знал, что он не один, и это было счастье.
Кома встала первой. Когда она будила его, на ее плечи был накинут кусок лиловой ткани, которая, пока он соображал, что это такое, превратилась в платье с глубоким вырезом на груди, купленное им еще до их свадьбы. Он удивился, что спустя столько лет оно еще живо, но не стал задумываться над этим. От Комы исходил аромат кофе.
— Завтрак готов, Стеф, — сказала Кома. — Ты сегодня переспал.
— Который час?
— Восемь. Тебе пора.
— А почему ты еще дома?
— А где я должна быть?
— Как где? На работе.
— Я не работаю, Стеф. Когда могу, я всегда с тобой.
— Понимаю, ты уже не та. Ты другая. Кома.
— Да, я Кома. А кофе стынет.
После завтрака она сказала:
— Тебе пора, Стеф. Они ждут.
— Кто?