Операция "Вечность" (сборник)
Шрифт:
Тельп побледнел, и Тертон заметил это.
— Мы используем только тела, о которых точно знаем, что они не пригодны для жизни.
— Не шути. Что значит «знаем»? Знает кто? Современная наука? Тот, кто помещал их в азот, тоже «знал», что все они нежизнеспособны, а сегодня оказалось — далеко не все. А вы уверены, что через сто, двести, тысячу лет их не удастся вернуть к жизни? Всех. Ведь практически они могут ожидать вечно.
— Это вопрос техники, Джуль, и только. Человек может жить, жить по-настоящему как человек лишь в том времени, в котором он родился и вырос. Потом… потом он превращается в анахронизм,
— Так пусть он всегда живет в своем имитированном, а не в моем реальном мире. Мир — не его, а мой. Он отнимает у меня мои дни, мои часы, потому что мы неумолимо стареем вместе, он и я.
— Он дал тебе столько новых часов, столько лет. Не жалей их для него. К тому же неизвестно, правы ли мы?
— Не понимаю.
— Правильны ли наши предвидения, истинны ли наши суждения о человеке, которому предстоит начать быть в новой действительности.
— Заметь, это сказал не я, а ты.
— Сомнения — фундамент науки. Мы хотим это проверить. И поэтому Корн иногда выглядывает в наш мир.
— Значит, такова правда? — проговорил Тертон после долгого молчания.
— Да. Одновременно это и эксперимент. Эксперимент, который, возможно, наконец ответит на вопрос, могут ли ожидающие жить в новом времени, где-то между годами своего рождения и далеким будущим, которое им вообще не известно, — Тельп замолчал.
Тертон глядел сквозь прозрачные стены на озеро, где мальчишки уже спустили лодку и подняли парус, и он сейчас казался всего лишь белым штришком на фоне темно-голубой воды.
— Да. Теперь я понимаю, что вся наша беседа была беспредметной. Ты не изменишь ничего, потому что не хочешь и, вероятно, не можешь. Но почему я? Почему выбрали меня, ты или кто-то там еще?
— А смог ли бы ты ответить, будучи на моем месте?
— Не знаю. Но как мне жить дальше?
— Жить и все. Не ты первый, не ты последний. Природа уже давно указывала на такую возможность. Известны по меньшей мере несколько случаев. Я говорю только о тех, что изучены и подробно описаны. В прошлом веке во Франции жила женщина с двумя совершенно различными, попеременно сменявшимися индивидуальностями. Это были два существа в одном теле. И дожила до преклонных лет. Конечно, нам известно только то, что происходило в последние столетия. А сколько таких погибло в застенках, сгорело на кострах инквизиции…
Тертон молчал.
— И знаешь, Джуль, что я еще скажу? Ты справишься. Но этот парень… Мне его действительно жаль…
Тертон рассмеялся так громко, что Тельп подозрительно взглянул на него.
— Что с тобой?
— Ничего, — продолжая смеяться, ответил Тертон. — Просто ты напоминаешь мне старуху, срезающую в саду цветы для букета и одновременно
— Ну, знаешь… Впрочем, я говорил, что ты выдержишь, Джуль. Именно поэтому когда-то я перестал смотреть на тебя влюбленными глазами. Божества должны быть великими, неподражаемыми и немного неловкими в своем величии.
— И все-таки это забавно, Кев. Эксперимент в эксперименте. Пожалуй, ты перещеголял меня. Мне бы такого не придумать. Да, дорогой мой, дети всегда обходят отцов и создают проблемы, которые потом сами и их последователи вынуждены разрешать. Что ж, на сегодня довольно.
— Я сожалею, Джуль… честное слово.
— Не страдай, пройдет, — Тертон встал. — Однако мне надо немного познакомиться с Корном, — сказал он. — В конечном счете благодаря тебе он тоже управляет моим телом.
— Все, что мы знали о нем — чем он был, каким был, передано тебе.
— Не о том речь. Я должен войти в его имитированный мир. Его действия здесь в определенной степени обусловлены тем, что происходит там. Я должен это знать и понимать.
Тельп стоял в нерешительности.
— Ты так считаешь? И ты сможешь сориентироваться в его мире?
— У каждого из нас есть опыт работы с фантотронами. Это ведь то же самое.
— Не совсем. В фантотроне ты имеешь жестко заданную структуру, а влияешь только на процесс. Как и в жизни. Мир таков, каким ты его застал, и ты можешь только действовать в нем.
— А там… у него?
— Там ты можешь влиять и на структуру. Это выглядит так, словно ты своими мыслями изменяешь реальность. Мы слишком мало знаем о его времени, о тех деталях, наличие которых позволяет ему воспринимать имитированный мир как реальный и собственный. Поэтому, когда он подумает о чем-нибудь, представит себе что-то, что было в том его мире, но о чем мы не знаем, это немедленно вводится в структуру.
— Понимаю. Например, если он представит себе бегемотов на улицах города его времени, они там появятся.
— Вот именно.
— Забавно. И много он уже напридумывал?
— Нет. Он просто заполняет свой мир деталями.
— Хорошо. А как с противоречиями? Если, например, он вообразит себе, что проникает сквозь стены, либо, что у бегемотов шесть ног…
— Противоречия, которые можно установить объективно, немедленно отсеиваются и не вводятся в структуру имитированного мира.
— А логические противоречия?
— С этим хуже. Но в конце концов это проблема не новая. Ошибки синтаксического характера можно распознать и не вводить. Проблемой остаются семантические ошибки.
— Понимаю. Так как же попасть туда, в его имитированную действительность?
— Это тоже не просто. Всякий раз, когда он надевает контактный шлем — начинает «работать» его индивидуальность. Если в момент включения шлема существуешь ты, твоя индивидуальность угасает, если он — остается.
— Ясно. Так как же?
— Ты считаешь, что это действительно необходимо?
— Полагаю, да.
Тельп задумался,
— Кев, — сказал Тертон, — все, что произошло до сих пор, я могу понять. Возможно, я и сам поступил бы не иначе, если даже объектом таких действий был ты. Но то, о чем я прошу, думаю, ты можешь сделать для меня, Джулиуса Тертона, которого знаешь чуть ли не с пеленок и, вероятно, немного любишь.