Опиумная война

Куанг Ребекка

Когда осели обломки, под слоем пыли открылась безмятежная фигура — Цзян. Он лежал неподвижно, едва заметно улыбаясь, словно что-то его развеселило. Похоже, он спал.

Цзян открыл глаза, оглядел Алтана и Рин и моргнул.

— Могли бы сначала постучаться.

Рин шагнула к нему.

— Наставник?

Цзян склонил голову набок.

— Ты как будто стала выше.

— Мы пришли вас спасти, — сказала Рин, хотя прозвучало это глупо, ведь Цзяна не привели сюда силой. Наверное, он сам решил, что его место здесь.

Но ей было

плевать, почему Цзян сюда пришел, она нашла его, освободила и разговаривает с ним.

— Нам нужна ваша помощь. Пожалуйста.

Цзян шагнул вперед и дернул руками, словно разминая их. Он тщательно стряхнул пыль с одежды. Потом тихо сказал:

— Вам здесь не место. Время еще не пришло.

— Вы не понимаете…

— А ты не слушаешь. — Он больше не улыбался. — Печать взломана. Я это чувствую, она почти исчезла. Если я покину гору, в мир прорвутся самые чудовищные твари.

— Так, значит, это правда, — сказал Алтан. — Вы и есть Страж.

— И ты не слушаешь? — раздраженно бросил Цзян.

Но Алтан уже загорелся восторгом.

— Вы самый могущественный шаман в никанской истории! Вы можете повести за собой эту армию!

— Таков твой план? — уставился на него Цзян, словно не веря, что кто-то может быть настолько глуп. — Свихнулся?

— Мы… — Алтан запнулся, но взял себя в руки. — Я не…

Цзян обхватил лицо ладонями, как потерявший всякую надежду школьный учитель.

— Мальчишка хочет освободить всех, кто заточен в этой горе. Мальчишка хочет выпустить пленников Чулуу-Кориха в мир.

— Либо так, либо Никан падет, — огрызнулся Алтан.

— Так пусть падет.

— Что?!

— Вы не знаете, на что способна Федерация, — сказала Рин. — Вы не видели, как мугенцы поступили с Голин-Ниисом.

— Я видел больше, чем ты думаешь, — возразил Цзян. — Но это неверный путь. Он ведет только во тьму.

— Что может быть еще мрачнее? — в отчаянии выкрикнула она. Голос отразился эхом от стен пещеры. — Что может быть хуже? Даже вы пошли на риск и открыли двери в бездну…

— Это была ошибка, — сказал Цзян тоном нашкодившего ребенка. — Мне не следовало это делать. Не следовало выпускать их в Синегарде.

— Вы просто струсили, — прошипела Рин. — Открыли дверь в бездну, выпустили этих тварей, а потом сбежали сюда и предоставили нам разбираться с последствиями. Когда вы перестанете прятаться? Когда перестанете трусить? От чего вы бежите?

Цзян выглядел так, словно эти слова причинили ему боль.

— Храбрецом быть легко. Труднее знать, когда прекратить сражаться. Я усвоил этот урок.

— Наставник, прошу вас…

— Если вы выпустите эту армию на Муген, война продлится много поколений, — сказал Цзян. — Вы не просто спалите целые провинции. Вы разорвете саму ткань мироздания. В этой горе заточены не люди, а боги. Мир станет игрушкой в их руках. Они перекроят природу по своему разумению. Сроют с лица земли горы и начертят новые русла рекам. Превратят мир смертных в тот же хаотичный поток

первобытных сил, что составляют Пантеон. Но в Пантеоне боги находятся в равновесии. Жизнь и смерть, свет и тьма — каждый из шестидесяти четырех богов имеет свою противоположность. Но стоит привести богов в этот мир, и равновесие нарушится. Вы обратите мир в прах, и лишь демоны будут царить на обломках.

Когда Цзян закончил, в темноте повисло тяжелое молчание.

— Я смогу взять их под контроль, — сказал Алтан, хотя даже Рин слышала его неуверенность, как у мальчишки, заверяющего самого себя, что он умеет летать. — В этих телах заключены люди. Боги не вырвутся на свободу. С моими людьми у меня получалось. Суни заключили бы сюда много лет назад, но я его укротил, я способен вернуть его из безумия…

— Ты и сам безумен. — Цзян говорил почти шепотом, одновременно и с трепетом и с недоверием. — Тебя ослепила жажда мести. Зачем ты это делаешь? — Он схватил Алтана за плечо. — Ради империи? Из любви к своей стране? Почему, Тренсин? Что ты говоришь самому себе?

— Я хочу спасти Никан, — напирал Алтан. И напряженно повторил, словно пытаясь убедить самого себя: — Я хочу спасти Никан.

— Нет, не хочешь. Ты хочешь стереть с лица земли Муген.

— Это одно и то же!

— Разница между этим — целый мир, именно потому, что ты этого не видишь, у тебя ничего не выйдет. Твой патриотизм — это фарс. Ты прикрываешь свой карательный поход моральными аргументами, хотя готов погубить миллионы, лишь бы добиться того, что называешь справедливостью. Именно это случится, когда ты откроешь Чулуу-Корих, и ты это знаешь. Не только Муген заплатит дань твоей мести, но и все несчастные, попавшиеся на пути бури твоего безумия. Хаос ни для кого не делает отличий, Тренсин, вот почему эту тюрьму нельзя открывать. — Цзян вздохнул. — Но тебе, конечно же, все равно.

Алтан выглядел так, будто Цзян дал ему пощечину.

— Тебе уже давно на все плевать, — продолжил Цзян, оглядев Алтана с жалостью. — Ты сломлен. Ты перестал быть собой.

— Я хочу спасти свою страну, — монотонно повторил Алтан. — А вы трус.

— Я в ужасе, — признал Цзян. — Но лишь потому, что начинаю вспоминать, кем я когда-то был. Не вступай на этот путь. Твоя страна лежит в руинах. Кровь ее не вернет.

Алтан безмолвно взирал на него, не в силах возразить.

Цзян склонил голову набок.

— Ирцзах знал, верно?

Алтан испуганно заморгал.

— Что? Ирцзах не… Ирцзах никогда…

— Да, он знал, — вздохнул Цзян. — Наверняка знал. Дацзы ему рассказала, она же понимала, что я не стану этого делать, но должна была убедиться, что Ирцзах знает, как тебя обуздать.

Сбитая с толку Рин переводила взгляд с одного на другого. От лица Алтана отхлынула кровь, оно исказилось от ярости.

— Да как вы смеете… Как вы можете обвинять…

— Это я виноват, — сказал Цзян. — Я должен был настоять на том, что ты нуждаешься в помощи.