Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея
Шрифт:
В этот момент в диалог попытался вклиниться один из адвокатов Оппенгеймера, но Грей не позволил. Он перефразировал вопрос, спросив, когда ее муж прервал отношения с коммунистами.
Китти Оппенгеймер: «Я не знаю, мистер Грей. У нас до сих пор есть друг, о котором говорят, что он коммунист». (Она, разумеется, имела в виду Шевалье.)
Озадаченный этим неожиданным признанием Робб переспросил: «Что-что, извините?» Однако Грей продолжал гнуть свое и спрашивать о «механизме», с помощью которого человек «окончательно порывает» с Коммунистической партией.
Китти разумно ответила: «Мне кажется, это зависит от конкретного человека, мистер Грей. Одни рвут сразу и даже пишут
Последовали новые вопросы. Доктор Эванс попросил ее провести черту между коммунистом и попутчиком. Ответ Китти был прост: «На мой взгляд, коммунист — это член Коммунистической партии, который более или менее делает то, что ему скажут».
Когда Робб спросил ее о подписке на «Пиплз уорлд», Китти доходчиво объяснила, что никогда не подписывалась на эту газету. «Я не подписывалась на нее, — сказала она. — Роберт говорит, что подписывался. Я что-то сомневаюсь. Причина — в том, что мы [в Огайо] часто отправляли «Дейли уоркер» людям, которые на нее не подписывались, чтобы заинтересовать их».
Китти не уступила позиции ни на дюйм. Даже Робб не смог ее поддеть. Спокойно и в то же время бдительно следя за малейшими нюансами допроса, она, несомненно, оказалась для мужа лучшей защитой, чем он сам.
Пятого мая, в последний день слушания, перед тем как покинуть место свидетеля в последний раз, Оппенгеймер попросил сделать еще одно заявление. Выдержав почти месячную унизительную пытку, Роберт разыграл последний акт примиренческой стратегии Гаррисона и поблагодарил своих мучителей: «Я благодарен и по достоинству ценю терпение и внимание, которые комиссия продемонстрировала в отношении меня на данном этапе слушания». Это проявление почтения было призвано доказать комиссии Грея — Роберт Оппенгеймер адекватный, покладистый человек, винтик истеблишмента, кому можно поручить дело, можно доверять. На Грея прием не подействовал. «Благодарю вас, доктор Оппенгеймер», — только и сказал он.
На следующее утро Гаррисон потратил три часа на подведение итогов дела. Он еще раз заявил протест — на этот раз не такой мягкий — против превращения «слушания» в «судебный процесс». Гаррисон напомнил комиссии, что еще до начала разбирательства они целую неделю читали материалы ФБР на Оппенгеймера. «Я помню нехорошее чувство, которое у меня возникло в тот момент, — сказал Гаррисон, — мысль о недельном погружении в досье ФБР, которое нам не позволили увидеть». Однако, опасаясь, что протест получится слишком резким, Гаррисон тут же сдал назад. Несмотря на то что они «неожиданно столкнулись с процедурой, показавшейся нам враждебной, — сказал он, — я хочу, положа руку на сердце, сказать, что вижу и ценю объективность, которую продемонстрировали члены комиссии».
Насколько Гаррисон был возмутительно безропотным, настолько же отличался пышным красноречием. Он предостерег комиссию от «иллюзорного переноса перспективы с прошлых времен на нынешние», что считал «жуткой вещью и очень большим заблуждением». Дело Шевалье 1943 года следовало рассматривать в контексте атмосферы того времени: «Россия была нашим так называемым благородным союзником. Все отношение к России, к лицам, симпатизировавшим России, все это было не таким, как сегодня». В отношении личных качеств и честности Оппенгеймера Гаррисон напомнил: «Вы провели в компании этого господина, сидящего на диване, три с половиной недели. Вы о нем многое узнали. В нем есть еще много такого, чего вы не знаете. Вы не прожили с ним целую
«В этом помещении суд идет не только над Оппенгеймером, — продолжал Гаррисон. — Суд идет над правительством США». Прозрачно намекая на маккартизм, Гаррисон указал на «озабоченность за рубежом». Антикоммунистическая истерия настолько заразила администрации Трумэна и Эйзенхауэра, что органы безопасности стали вести себя как «некий монолитный механизм, сокрушающий великие дарования. <…> Америка не должна пожирать собственных детей». На этой ноте, еще раз попросив комиссию «судить человека целиком», Гаррисон окончил свою заключительную речь.
Процесс завершился. Вечером 6 мая 1954 года обвиняемый вернулся в Принстон ждать приговора комиссии.
Гаррисон с опозданием попытался показать заведомую предвзятость и возмутительно внесудебный характер слушания. Главная ответственность за судилище лежала на Строссе. Однако как председатель комиссии Грей мог хотя бы обеспечить должное, справедливое ведение дознания. Он не справился со своей задачей. Вместо того чтобы взять слушание под контроль и обеспечить объективность, что потребовало бы приструнить Робба с его незаконной тактикой допроса, он отдал процесс на откуп Роббу. Накануне слушания Грей позволил встретиться с членами комиссии в узком кругу и просмотреть документы ФБР, что являлось прямым нарушением «Инструкции КАЭ по оформлению допуска к закрытой информации» от 1950 года. Он согласился с рекомендацией Робба отказать в такой же встрече Гаррисону и не опротестовал отказ Робба передать Гаррисону список свидетелей обвинения. Грей утаил от защиты порочащие письменные показания Лоуренса и ничего не сделал, чтобы ускорить выдачу Гаррисону допуска к секретным материалам. В общем и целом, комиссия Грея обернулась пародией на суд, в котором главный судья узурпировал роль обвинителя. По заявлению члена КАЭ Генри Д. Смита, любой объективный пересмотр процедуры слушания неизбежно аннулировал бы все решения, принятые дисциплинарной комиссией.
Глава тридцать седьмая. «Черное пятно на гербе нашей страны»
Горечь невозможно выразить словами. Они не правы, ужасно не правы не только в отношении Роберта, но и в своем понимании того, что требуется от мыслящего государственного служащего.
Оппенгеймер вернулся в Олден-Мэнор уставшим и раздраженным. Он понимал, что потерпел неудачу и теперь лишь остается ждать решения комиссии. Роберт полагал, что его принятие займет несколько недель. ФБР подслушало, как он говорил одному из друзей, что «это состояние никогда не закончится. Он не верил, что его дело оставят в покое, потому что в нем было замешано все зло настоящего времени». Несколькими днями позже ФБР сообщило, что Оппенгеймер «в настоящее время очень подавлен и ссорится с женой».
В ожидании решения комиссии Роберт и Китти часами сидели перед черно-белым телеэкраном и смотрели сенатское расследование Маккарти в вооруженных силах. Эта невероятная драма разразилась 21 апреля 1954 года в разгар собственных мытарств Оппенгеймера. Слушание тянулось весь май. Около 20 миллионов американцев ежедневно включали телевизоры и наблюдали за обменом колкостями между сенатором Маккарти и главным юрисконсультом армии США, бостонским адвокатом Джозефом Наем Уэлчем. Подобно большинству американцев, Оппенгеймер не мог оторваться от этого телеспектакля. Однако для Роберта он скорее служил мучительным напоминанием о неправедном характере судилища над ним самим. Интересно, задумывался ли он над тем, что его участь могла быть иной, если бы его представлял такой адвокат, как Уэлч?