Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея
Шрифт:
Осенью 1942 года в аспирантуру на кафедру психологии Беркли поступила молодая студентка Бетти Голдштейн, она прибыла из колледжа Смит и быстро подружилась с несколькими аспирантами Оппенгеймера. В будущем она изменит фамилию на Фридан. У Бетти завязались отношения с Дэвидом Бомом, который под руководством Оппи готовился к защите докторской диссертации по физике. Бом, который через несколько десятков лет станет всемирно известным физиком и философом науки, влюбился в Бетти и представил девушку своим друзьям — Росси Ломаницу, Джо Вайнбергу и Максу Фридману. Они встречались по выходным, иногда сообща участвуя в деятельности «различных радикальных учебных групп», как их называла Фридан.
«Все они работали над каким-то загадочным проектом, о котором не имели права рассказывать, — вспоминала Фридан, — потому что он был как-то связан с войной». К концу 1942 года, когда Оппенгеймер начал привлекать к проекту некоторых из своих аспирантов, почти всем стало ясно: создается некое мощное оружие. «Многие из нас думали, — говорил Ломаниц, — “Боже мой, ну и ситуация возникнет, если это оружие появится; чего доброго,
Молва о новом оружии дошла и до Стива Нельсона, игравшего роль связного Коммунистической партии с университетской общиной Беркли. Некоторые из этих слухов даже проникли в газеты, повторившие хвастливые заявления одного конгрессмена о разработке оружия в Беркли. Росси Ломаниц процитировал слова Нельсона, сказанные на одном публичном выступлении: «Я слышал рассуждения конгрессмена об очень большом оружии, которое якобы здесь создается. Я вам вот что скажу: народные войны не выигрываются большим оружием». После чего Нельсон стал доказывать, что народную войну поможет выиграть открытие в Европе второго фронта. Советы сдерживали четыре пятых вооруженных сил нацистов и отчаянно нуждались в передышке. «Жертву должен принести весь американский народ — только так можно выиграть эту войну».
Ломаниц встречал Нельсона на публичных митингах Коммунистической партии и, по собственным словам, «питал к нему большое уважение». Он видел в Нельсоне героя гражданской войны в Испании, ветерана рабочего движения и бесстрашного критика расовой сегрегации. По признанию самого Ломаница, он во многом испытывал твердые симпатии к партии, но так и не стал ее членом. «Я присутствовал на многих партийных собраниях, — говорил он, — потому что в то время собрания проводились открыто. Различий никто не делал. <…> Кто официально состоял в партии или что требовалось для того, чтобы стать ее членом, я по сей день не могу сказать. Ничего заговорщицкого в этом не было».
В своих мемуарах Нельсон отзывался об отношениях с учениками Оппенгеймера вроде Ломаница, Вайнберга и других следующим образом: «Я отвечал за работу с людьми из университета, их привлечение к проведению уроков и дискуссий. Несколько аспирантов Оппенгеймера в области физики проявляли особую активность. Наши контакты строились скорее на их условиях, чем на наших. Они жили в разреженной интеллектуальной и культурной атмосфере, хотя и вели себя приветливо и безо всякой претенциозности».
В начале весны 1943 года ФБР установило в доме Нельсона микрофон. Ночью 30 марта 1943 года агенты Бюро подслушали разговор человека, которого смогли идентифицировать лишь под именем Джо, о работе в лаборатории радиации. Джо прибыл в дом Нельсона в 1.30 ночи с явным нетерпением поговорить. Разговор велся шепотом. Нельсон начал беседу, сказав, что ищет «товарища, полностью заслуживающего доверия». Джо уверил его, что он и есть этот товарищ. Затем Джо объяснил, что «определенную часть проекта скоро перенесут в отдаленный район за сотни миль отсюда», где в условиях строгой секретности будут производиться испытательные взрывы.
После этого разговор перешел на «профессора». Нельсон заметил, что «он теперь крайне озабочен, и мы причиняем ему неудобства».
Джо согласился, сказав, что профессор (расшифровка четко указывает, что в виду имелся Оппенгеймер) «не допускает меня к проекту, потому что боится двух вещей. Прежде всего того, что мое дальнейшее пребывание привлечет лишнее внимание. <…> Это — первый повод. Второй — он опасается, что я начну агитировать… очень странно с его стороны. Он стал немножко другим».
Нельсон: «Я знаю».
Джо: «Вы не поверите, как сильно он изменился».
Нельсон объяснил, что он «в прошлом не только состоял с профессором в отношениях по линии партии, но и был близок лично». Жена Оппенгеймера, сказал он, была раньше женой его лучшего друга, погибшего в Испании. Нельсон объяснил, что всегда старался держать Оппенгеймера «в курсе политики, но его позиции были не так крепки, как он стремился показать. <…> Ну, понимаете, он, вероятно, производит на вас, ребята, впечатление гения в своей области, я в этом не сомневаюсь. Но, что касается других областей, он был вынужден признавать свою слабость пару раз — когда пытался объяснить другим Маркса или объяснить Ленина. Вы понимаете, о чем я. Он не марксист».
Джо: «Да, интересно. Ему как будто неприятно то, что я не страдаю никакими извращениями».
Нельсон и Джо рассмеялись.
Затем Нельсон заметил, что Оппенгеймер «хотел бы идти правильным путем и, кажется, зашел достаточно далеко, оставив позади все связи с нами. <…> Теперь он ни о чем больше в мире не думает, кроме проекта; этот проект разлучит его с друзьями».
Ясно, что Нельсона раздражало поведение старого друга. Он знал, что деньги Оппенгеймера не интересуют, — «нет, — вставил Джо, — он довольно богат» — но чувствовал, что поступками Оппенгеймера движет честолюбие. «[Он] несомненно желает заявить о себе».
Джо возразил: «Нет, необязательно, Стив. У него уже есть мировая слава».
Нельсон: «Я вам вот что скажу: к моему огорчению, жена толкает его в другую сторону».
Джо: «Мы все тоже подозревали…»
Убедившись, что Оппенгеймер не раскроет информацию о проекте, Нельсон сосредоточился на том, чтобы выудить из Джо все полезные сведения, которые можно было бы передать Советам.
Запись разговора на двадцати семи страницах, подслушанная
Если запись разговора и обличает Джо в передаче сведений Нельсону, то она также демонстрирует озабоченность Оппенгеймера вопросами безопасности, побудившую Нельсона сделать вывод о несговорчивости и чрезмерной осторожности друга [15] .
Сделанная ФБР расшифровка разговора Нельсона с пока еще неопознанным Джо вскоре попала на стол подполковнику Борису Т. Пашу, старшему офицеру армейской разведки в Сан-Франциско. Паш, начальник контрразведки девятого армейского корпуса, дислоцированного на Западном побережье, не поверил своим глазам. Он почти всю карьеру посвятил охоте на коммунистов. Хотя Паш родился в Сан-Франциско, он ездил с отцом, православным митрополитом, в Москву во время Первой мировой войны. Когда власть захватили большевики, Паш вступил в ряды Белой армии и воевал на гражданской войне против революционных войск с 1918 по 1920 год. Женившись на русской дворянке, он вернулся в Америку. В 1920-е и 1930-е годы работал тренером школьной футбольной команды, а летом служил в резерве сухопутных войск в качестве офицера разведки. Когда Америка вступила во Вторую мировую войну, Паш помогал интернировать американских граждан японского происхождения, живущих на Западном побережье, после чего был назначен начальником контрразведки Манхэттенского проекта. Паш на дух не выносил бюрократию и считал себя человеком действия. Одни сторонники характеризовали его как «коварного хитреца», другие называли «бешеным русским». Паш видел в Советском Союзе не временного военного союзника, а смертельного врага.
15
Те немногие документы, что доступны в советских архивах, свидетельствуют, что в НКВД знали о работе Оппенгеймера над проектом «Энормоз» — такое кодовое название НКВД присвоило Манхэттенскому проекту. Его считали сочувствующим сторонником или даже негласным членом Коммунистической партии, и поэтому его отказ идти на какие-либо контакты вызвал особенное раздражение.
Тем не менее версия, утверждающая, что Оппенгеймер был завербован, далека от истины. Нет никаких достоверных улик, позволяющих обвинить его в шпионаже. Оппенгеймер упоминается в двух документах советской разведки того времени. Датированная 2 октября 1944 года докладная записка первого заместителя наркома НКВД Всеволода Меркулова своему начальнику Лаврентию Берии вроде бы изобличает Оппенгеймера как источника сведений «о состоянии работ (о проблеме урана) и развитии за границей». Меркулов утверждает, что «в 1942 г. один из руководителей научных работ (по урану) в США проф. Оппенгеймер (негласный член) аппарата (т. Броудера) проинформировал нас о начале работ. По просьбе тов. Хейфеца… им было оказано содействие в допуске к исследованиям наших проверенных источников, в том числе родственника (т. Броудера)». [См. Jerrold L. & Leona P. Schecter, Sacred Secrets: How Soviet Intelligence Operations Changed American History, Washington, DC: Brassey’s, 2002.] Однако данное утверждение и то, что находившийся в Сан-Франциско агент НКВД Григорий Хейфец когда-либо встречался с Оппенгеймером, не подтверждается ни одним свидетельством. При дальнейшем рассмотрении быстро становится ясно, что утверждение Меркулова преследовало единственную цель — набить цену агенту в Сан-Франциско и спасти его жизнь. Летом 1944 года Хейфец внезапно был отозван в Москву «как не справившийся с работой». Хейфеца подозревали в том, что он стал двойным агентом, и он понимал, что его жизнь находится в опасности. Запустив утку о вербовке Оппенгеймера как источника информации об американском проекте атомной бомбы, Хейфец сохранил и должность, и жизнь.
К тому же еще один документ советского времени прямо противоречит записке Меркулова 1944 года. Бывший офицер КГБ Александр Васильев сделал выписки из советских архивов и впоследствии сообщил, что в феврале 1944 года Меркулов получил донесение с характеристикой на Оппенгеймера. «По нашим данным, Роберт Оппенгеймер разрабатывается соседями (ГРУ — военной разведкой СССР) с июня 1942 г. — его привлечение не представляется возможным. В случае, если Оппенгеймер ими завербован, необходимо оформить его передачу нам. Если вербовка проведена не была, то получить от соседей все имеющиеся на Оппенгеймера материалы и начать активную разработку его через имеющиеся у нас подходы… “Луча” [Фрэнка Оппенгеймера], также профессора Калифорнийского университета и члена землячества, но политически более близкого нам, чем [Роберт Оппенгеймер]».
Этот документ подтверждает, что в начале 1944 года Оппенгеймер не был завербован НКВД как источник, агент или шпион. И, разумеется, к 1944 году Оппенгеймер жил за колючей проволокой в Лос-Аламосе, что практически исключало любую возможность его вербовки, так как Гровс и контрразведка сухопутных войск США не спускали с него глаз двадцать четыре часа в сутки. — Примеч. авторов.