Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея
Шрифт:
— И чем там раньше занимались?
— Работал с профессором Грегори Брейтом.
— Врете. Соврали первый раз.
— Что, сэр?
— Вы здесь, потому что не сработались с Брейтом, работали самовольно без Брейта.
— Это больше соответствует истине, — признал Вайнберг.
— Ну что ж, поздравляю! Заходите, подключайтесь к свистопляске.
Оппенгеймер представил Вайнберга Эрнесту Лоуренсу, Лайнусу Полингу и нескольким аспирантам — Хартленду Снайдеру, Филипу Моррисону и Сидни М. Данкову. Вайнберг оробел при виде стольких светил физики. «Одни первые имена, просто смешно», — вспоминал он потом. После этого Вайнберг пошел обедать с Моррисоном и Данковым. Сидя за столиком ресторана студенческого профсоюза «Сердце мира», они обсуждали важность телеграммы Нильса Бора об открытии ядерного деления. Один из них схватил салфетку и начал набрасывать схему бомбы, основанную на
На следующий день Оппенгеймер встретился с Вайнбергом для выбора программы обучения. «Вы думаете, что станете физиком, — подначил его Оппи. — Чего же вы достигли?» Смущенный Вайнберг пролепетал: «Вы имеете в виду — в последнее время?» Оппенгеймер откинулся назад и громко расхохотался. Естественно, он не ожидал от молодого аспиранта каких-то оригинальных идей. Однако Вайнберг сказал, что работал над решением теоретической задачи, и, когда объяснил, что имел в виду, Оппенгеймер перебил его: «У вас, конечно, все это есть в записи?» Записей Вайнберг не вел, но опрометчиво пообещал подготовить текст к следующему утру. «Он взглянул на меня, — вспоминал Вайнберг, — и холодно спросил: “Как насчет 8.30 утра?”» Попав в ловушку собственный самоуверенности, Вайнберг провел остаток дня и всю ночь над написанием работы. Оппенгеймер вернул ее днем позже с нацарапанным на форзаце непроизносимым словом — Snoessigenheellollig.
«Я посмотрел на него, — вспоминал Вайнберг, — и он сказал: “Вы, конечно, знаете, что это означает?”». Вайнберг понял, что слово взято из голландского сленга, но разобрал лишь то, что отзыв положительный. Оппи ухмыльнулся и сказал, что в грубом переводе оно означает «очень мило».
«Но почему на голландском?» — удивился Вайнберг.
«Этого я не могу вам сказать — не смею», — ответил Оппи. Он повернулся на месте и вышел из кабинета, закрыв за собой дверь. Через мгновение дверь снова приоткрылась. Оппенгеймер просунул голову в щель и сказал: «Мне и вправду не стоило это вам говорить, но возможно, я у вас в долгу. Ваша работа напомнила мне о [Пауле] Эренфесте».
Вайнберг был поражен. Он достаточно слышал об Эренфесте, чтобы понять смысл реплики Оппенгеймера. «Это был единственный комплимент, который он мне когда-либо говорил. <…> Оппи любил Эренфеста за его дар предельно ясно, с чувством юмора и легко для понимания объяснять сложные вещи». На той же неделе Оппенгеймер польстил Вайнбергу, предложив ему выступить с докладом о своей работе вместо ранее намеченного семинара. Но потом в противовес лести, осклабившись, назвал его презентацию «детскими игрушками». Существует, сказал он, «более взрослый способ решения такого рода задач», и предложил немедленно его освоить. Вайнберг послушно вкалывал три месяца, чтобы представить усовершенствованные расчеты. В итоге ему пришлось признать, что он не обнаружил и следа эмпирического соотношения, которое предсказывал в своих начальных недалеких рассуждениях. «Теперь вы усвоили урок, — сказал ему Оппенгеймер. — Хотя иногда подробный, грамотный, взрослый способ не так хорош, как простой и по-детски наивный».
Вайнберг был верным последователем Бора еще до приезда в Беркли. Как и большинство физиков, предмет притягивал его главным образом потому, что обещал расчистить путь, ведущий к фундаментальным философским открытиям. «Меня влекло удовольствие от возможности поковыряться в законах природы», — говорил Вайнберг. И действительно: когда он хотел было бросить физику, его остановил лишь совет друга, предложившего прочитать классический труд Нильса Бора «Атомная физика и человеческое познание». «Я прочитал Бора и помирился с физикой, — сказал Вайнберг. — Книга действительно вернула меня на прежние позиции». В представлении Бора квантовая теория выглядела как внушающее радость торжество жизни. В день прибытия в Беркли Вайнберг мимоходом упомянул в разговоре с Филом Моррисоном, что захватил с собой книгу Бора — единственную, которую считал достойным всегда иметь при себе. Фил расхохотался — в Беркли в узком кругу соратников Оппенгеймера небольшая книга Бора почиталась как Библия. Вайнберг с радостью осознал, что в Беркли «Бор был Богом, а Оппи его пророком».
Когда аспирант
Свои лекции Оппенгеймер неизменно сопровождал массой формул на доске. Однако, подобно многим теоретикам, относился к формулам без почтения. Вайнберг, кого Оппенгеймер считал очень способным учеником, как-то заметил, что математические формулы играют ту же роль, что и промежуточные захваты для скалолаза. Каждый захват в какой-то мере предопределяет положение следующего захвата. «Если составить их последовательный список, получится запись восхождения на скалу, — говорил Вайнберг. — Но о форме скалы такая запись мало что сможет рассказать». Для Вайнберга и других учеников «прослушивание курса у Оппи было равносильно проблескам оригинальных мыслей по пять или десять раз на протяжении одного часа — настолько молниеносных, что их легко было упустить из виду. Если цепляться за формулы на доске, этот эффект мог полностью пройти мимо внимания. Нередко подобные вспышки мысли содержали базовые философские откровения, ставившие физику во взаимосвязь с человеком».
Оппенгеймер всегда считал, что квантовую физику невозможно освоить только по учебникам. Путь к ее пониманию пролегал через поиск точных значений слов в попытке ее объяснения. Оппи никогда не читал одну и ту же лекцию дважды. «Он очень тонко ощущал, — вспоминал Вайнберг, — о чем думают люди в аудитории». Оппи умел заглянуть в лицо учеников и, уловив определенные сложности с пониманием предмета обсуждения, внезапно в корне поменять свой подход. Однажды он прочитал целую лекцию о единственной задаче, хорошо понимая, что она расшевелит только одного из учеников. Когда этот аспирант подскочил к нему после лекции и попросил разрешить ему найти решение задачи, Оппенгеймер ответил: «Отлично, именно поэтому я и сделал ее темой семинара».
Оппенгеймер не проводил заключительных экзаменов, зато раздавал множество домашних заданий. Он читал часовые лекции в несократовской манере, причем «с величайшей скоростью», вспоминал Эд Герджой, учившийся в аспирантуре с 1938 по 1942 год. Ученикам дозволялось прерывать выступление преподавателя вопросами. «Как правило, он терпеливо отвечал, — говорил Герджой, — но, если вопрос был явно глуп, мог язвительно отбрить спрашивавшего».
С некоторыми учениками Оппенгеймер обходился бесцеремонно, с более ранимыми — осторожно. Однажды Вайнберг принялся рыться в кабинете Оппенгеймера в работах, кучкой сложенных на столе, стоящем посреди комнаты. Выбрав одну работу, он начал читать вступительный раздел, не замечая раздраженного взгляда Оппи. «Отличное предложение! — воскликнул Вайнберг. — Я был бы не против, черт возьми, этим заняться». Оппенгеймер ошарашил его коротким ответом: «Верните работу туда, откуда взяли». Когда Вайнберг спросил, что он сделал не так, Оппенгеймер сказал: «Ее должны были найти не вы».
Прошло несколько недель, и Вайнберг узнал, что понравившееся ему предложение начал разрабатывать другой аспирант, который никак не мог подобрать тему для диссертации. «[Аспирант] был добродушным, порядочным человеком, — вспоминал Вайнберг, — однако в отличие от некоторых из нас, любивших трудные задачки, которыми искрометно сыпал Оппи, этот парень нередко смущался, терялся и чувствовал себя не при делах. Ни у кого не находилось смелости сказать ему: “Слушай, это не твоя стихия”». Вайнберг понял, что Оппи нарочно подсунул эту задачу робкому ученику. Она выделялась своей простотой. «Но для этого парня задача была в самый раз, — сказал Вайнберг, — она позволила ему защитить докторскую диссертацию. Вряд ли бы у него что-то получилось, если бы Оппи отнесся к нему так, как относился ко мне, Филу Моррисону или Сиду Данкову». Оппи, как утверждал Вайнберг, пестовал своих учеников подобно отцу, учащему отпрысков делать первые шаги. «Он ждал, пока этот парень случайно обнаружит предложенную идею, сам по себе выберет ее, проявит интерес, проникнется этой темой. <…> Парень требовал к себе особого отношения, и видит Бог, Оппи позаботился о нем, проявив любовь, участие и человеческую доброту». Впоследствии этот аспирант, по сведениям Вайнберга, прекрасно проявил себя в прикладной физике.