Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея
Шрифт:
Большинство слушавших Сербера ученых разбиралось в теоретических возможностях новой физики, однако изолированность от коллег в других областях не позволяла им вникать в детали. Мало кто подозревал, как много коренных вопросов были уже решены — по крайней мере, в общих чертах. На пути создания действующего оружия все еще сохранялись большие препятствия, но они были преодолимы. По поводу некоторых физических принципов атомной бомбы пока сохранялись сомнения, однако реальные затруднения теперь были связаны с конструкцией и начинкой. Производство достаточного количества урана-235 или плутония требовало наличия огромных промышленных мощностей. Но и в случае получения достаточного количества оружейного урана никто пока не знал, каким образом сконструировать атомную бомбу, чтобы получить эффективный взрыв. Однако даже такой скептик, как Ханс Бете, понимал, как сам позднее говорил: «Нет никаких сомнений: как только плутоний будет изготовлен, атомная
За две недели Сербер прочитал еще четыре одночасовые лекции, раскручивая задуманный Оппенгеймером творческий диалог. Помимо других вопросов Сербер кратко обрисовал механику процесса, который он назвал «выстрелом», — задачу соединения урана или плутония в критическую массу для вызова цепной реакции. Сербер остановился на самом простом способе — «пушке», позволяющей создать критическую массу путем отстрела уранового цилиндра в мишень из некоторого количества урана-235, что вызвало бы взрыв. Другой проект Сербера предлагал «смонтировать части заряда на кольце, как показано на [приложенной] схеме. Если взрывчатое вещество распределить по кольцу и одновременно подорвать, то части заряда устремятся внутрь и образуют сферу». Идея имплозивной схемы впервые была предложена старым другом Оппенгеймера Ричардом Толменом летом 1942 года, после чего Сербер подготовил для Оппенгеймера пояснительную записку на эту тему. Толмен впоследствии составил еще две пояснительные записки об имплозивном способе. В марте 1943 года Ванневар Буш и Джеймс Конант попросили Оппенгеймера уделить больше внимания имплозивной схеме детонации. Оппенгеймер ответил: «Этим занимается Сербер». Хотя Толмен не предлагал сжатия твердого материала с целью повышения его плотности, эта мысль достаточно оформилась, чтобы попасть — пусть даже в виде сноски — в тезисы лекции Сербера. Этого хватило, чтобы пробудить любопытство у другого физика — Сета Неддермейера, который попросил Оппенгеймера разрешить ему исследовать возможности такой схемы. Вскоре Неддермейера и небольшую группу ученых можно было видеть на испытаниях имплозивных зарядов в одном из каньонов по соседству с Лос-Аламосом.
Лекции Сербера была уготована долгая жизнь. Пользуясь тезисами Сербера, Эд Кондон отпечатал на пишущей машинке обзорную лекцию на двадцати четырех страницах. Ее размножили на мимеографе и переплели в брошюру под названием «Лос-Аламосский букварь», которую выдавали новоприбывшим ученым. На лекции Сербера побывал Энрико Ферми, после чего сказал Оппенгеймеру: «Я вижу, что ваши люди горят желанием сделать бомбу». Оппенгеймер заметил налет удивления в высказывании Ферми. Коллега только-только приехал из Чикаго, где среди ученых наблюдалась странная покорность судьбе, в то время как в лаборатории Оппи царили возбуждение и приподнятость. Все — хоть в Лос-Аламосе, хоть в Чикаго — считали, что бомбу, если ее вообще возможно создать, первыми сделают немцы. Но в отличие от Чикаго, где этот вывод вызывал у ведущих ученых тревогу и угнетенность, в Лос-Аламосе под ненавязчивым руководством Оппенгеймера это понимание, казалось, лишь подгоняло людей на трудном пути.
Однажды Ферми отвел Оппенгеймера в сторону и предложил новый способ массового истребления немцев. Продукты радиоактивного распада, предположил он, можно было бы использовать для отравления продовольственных ресурсов. Оппенгеймер отнесся к идее серьезно. Попросив Ферми больше ни с кем ее не обсуждать, Оппенгеймер доложил о предложении генералу Гровсу, а потом обсудил его с Эдвардом Теллером. Теллер якобы ответил, что в ядерном реакторе во время цепной реакции можно выделить стронций-90. Однако в мае 1943 года Оппенгеймер рекомендовал приостановить работу над предложением, причем по шокирующей причине. «Работу в этом направлении, — писал он Ферми, — мне кажется, не стоит даже начинать, если мы не сможем отравить достаточно продовольствия, чтобы погубить хотя бы полмиллиона немцев, потому что из-за неравномерности распространения действительное число пораженных, несомненно, окажется намного ниже». От идеи отказались, но лишь потому, что она не гарантировала уничтожения населения противника в достаточном количестве.
Война побуждала порядочных мужчин выдвигать прежде недопустимые идеи. В конце октября 1942 года Оппенгеймер получил конверт со штампом «секретно» от старого друга и соратника Виктора Вайскопфа, который сообщал ужасную новость, полученную в письме от живущего в Принстоне физика Вольфганга Паули. Паули писал, что его бывший немецкий коллега, нобелевский лауреат, физик
Оппенгеймер без промедления ответил, поблагодарив Вайскопфа за «интересное» письмо. Он сообщил, что уже слышал о предстоящем визите Гейзенберга в Швейцарию и обсудил вопрос с «надлежащими властями» в Вашингтоне. «Вряд ли вы услышите об этом что-либо еще, тем не менее я хотел бы поблагодарить вас и заверить, что делу будет оказано должное внимание». «Надлежащие власти», с которыми Оппи действительно успел переговорить еще до получения письма, были представлены Ванневаром Бушем и Лесли Гровсом. Им же Роберт отдал письмо Вайскопфа. При этом он высказался против предложения, так как похищение Гейзенберга, даже если бы оно удалось, показало бы нацистам, какое большое значение союзники на самом деле придавали ядерным исследованиям. С другой стороны, Оппенгеймер не удержался и сказал Бушу, что «намеченный визит Гейзенберга в Швейцарию предоставляет нам неординарную возможность».
Много позже Гровс всерьез вернулся к идее похищения или убийства Гейзенберга. В 1944 году он отправил агента Управления стратегических служб Морриса Берга в Швейцарию, где в декабре того же года бывший игрок в бейсбол следил за немецким физиком, но в итоге не решился совершить покушение.
Глава шестнадцатая. «Слишком много секретности»
…эти меры ставят вас в положение, в котором вы пытаетесь выполнить очень трудную работу со связанными за спиной руками…
Первый настоящий административный кризис разразился в самом начале весны. Получив «добро» от генерала Гровса, Оппенгеймер назначил своим заместителем бывшего геттингенского однокурсника Эдварда У. Кондона. Кондон должен был освободить Оппенгеймера от части административной нагрузки и служить связующим звеном с начальником военного гарнизона Лос-Аламоса. Кондон, блестящий физик и опытный руководитель лаборатории, был на два года старше Оппи. Получив степень доктора наук в Беркли в 1926 году, Кондон продолжил образование постдоком в Геттингене и Мюнхене. Потом десять лет преподавал в нескольких университетах, в том числе в Принстоне, и опубликовал первый учебник квантовой физики на английском языке. В 1937 году он покинул Принстон и стал заместителем директора по науке в «Вестингауз электрик компани», крупном промышленном научно-исследовательском центре. В течение нескольких лет он заведовал в этой компании исследованиями в области ядерной физики и микроволновых радаров. К осени 1940 года Кондон переключился на военные проекты — в основном радиолокацию — в радиационной лаборатории МТИ. Короче говоря, если смотреть на заслуги, то для управления лабораторией в Лос-Аламосе у Кондона имелось куда больше опыта, чем у Оппи.
В 1930-е годы Кондон был не так политически активен, как Оппенгеймер, и уж совершенно точно не имел никаких связей с Коммунистической партией. Он считал себя либеральным сторонником «Нового курса», верным демократом и голосовал за Франклина Рузвельта. Выросший в семье квакеров, Кондон однажды сказал другу: «Я присоединюсь к любой организации, преследующей благородные цели. И мне нет дела, состоят ли в ней коммунисты». Как идеалист и поборник гражданских свобод, Кондон верил, что добротная наука не может существовать без свободного обмена идеями, и рьяно выступал за поддержание регулярных контактов между физиками Лос-Аламоса и других лабораторий страны. Такие действия неизбежно навлекли гнев генерала Гровса, то и дело получавшего от своих подчиненных в погонах доклады о нарушениях режима секретности. «Для меня ограничение доступа к сведениям за пределами своей сферы, — повторял Гровс, — является ключом к соблюдению секретности».
В конце апреля 1943 года Гровс с негодованием узнал, что Оппенгеймер ездил в Чикагский университет, где обсуждал график производства плутония с заведующим металлургической лабораторией (метлабом) Манхэттенского проекта, физиком Артуром Комптоном. Но в грубом нарушении режима секретности генерал обвинил Кондона. Прибыв в Лос-Аламос, генерал ворвался в кабинет Оппенгеймера и обрушил на него и его зама поток упреков. Кондон отстаивал свою позицию, однако, к своему удивлению, заметил, что Оппенгеймер его не поддерживает. Не прошло и недели, как Кондон подал рапорт об увольнении. Он рассчитывал работать над проектом до самого конца, а получилось, что продержался всего шесть недель.