Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея
Шрифт:
Оппенгеймер поделился своими собственными сомнениями. Его тоже беспокоило отставание от немцев, он работал все интенсивнее и призвал своих людей следовать его примеру.
Должность директора по науке давала Оппенгеймеру практически безраздельную власть в стенах Лос-Аламоса. Хотя он якобы делил полномочия с начальником военного гарнизона, подчинялся только генералу Гровсу. Первый начальник гарнизона, подполковник Джон М. Хармон, часто вступал в ссоры с учеными и в апреле 1943 года был смещен с должности, прослужив на ней всего четыре месяца. Его сменщик, подполковник Уитни Эшбридж, смекнул, что главная задача — сократить трения до минимума и не злить ученых. По иронии судьбы Эшбридж
Секретность постоянно доставляла головную боль. В один прекрасный день служба безопасности выставила пост военной полиции прямо перед домом Оппенгеймеров на Ванной улице. Полицейские проверяли пропуска на входе в дом у всех, в том числе у Китти. Супруга Оппенгеймера нередко забывала пропуск перед уходом и устраивала сцены, когда ее не пускали в собственный дом. Правда, в целом она не жаловалась на присутствие военных, потому что не упускала возможности использовать их в качестве нянек Питера. Когда сержант, командовавший полицейскими, сообразил, что происходит, он перевел пост в другое место.
На основании договоренности с генералом Гровсом Оппенгеймер имел право сформировать комитет по вопросам внутренней безопасности в составе трех человек. Он назначил членами комитета своих помощников Дэвида Хокинса и Джона Мэнли, а также химика Джо Кеннеди. Члены комитета отвечали за соблюдение мер безопасности внутри лаборатории («зоне Т»), которая была отгорожена от остальной территории еще одним забором из колючей проволоки и куда военная полиция и солдаты не имели разрешения входить. Комитет внутренней безопасности занимался такими прозаическими вещами, как проверка, запирают ли сотрудники свои шкафы для бумаг перед уходом из кабинета. Если кого-то ловили на том, что он до утра оставлял на столе секретный документ, провинившийся дежурил в лаборатории следующую ночь, стараясь сам кого-нибудь застукать. Однажды Сербер наблюдал спор между Хокинсом и Эмилио Сегре. «Эмилио, ты не убрал прошлым вечером секретный документ, — говорил Хокинс, — так что выходишь сегодня вечером дежурить». «В этом документе полно ошибок, — огрызнулся Сегре. — Он бы только ввел противника в заблуждение».
Оппенгеймер вел постоянную борьбу с аппаратом безопасности Лос-Аламоса, защищая от него своих коллег. У него с Сербером было много разговоров о «спасении» различных сотрудников от увольнения. «Будь их воля, — говорил Сербер об отделе безопасности, — у нас бы не осталось ни одного человека». И действительно: в октябре 1943 года дознаватели отдела безопасности порекомендовали убрать из Лос-Аламоса самого Роберта Сербера и его жену Шарлотту. С типичным пафосом ФБР заявило, что Серберы «насквозь пропитались коммунистической идеологией, и все их знакомые являются известными радикалами».
Хотя Роберт Сербер действительно имел левые взгляды, он никогда не принимал участия в политической деятельности в такой же мере, как его жена. В 1930-х годах Шарлотта активно участвовала в таких акциях, как сбор средств для испанских республиканцев. Но, разумеется, Оппенгеймер был к этому причастен даже больше Шарлотты. Из архивных записей не ясно, кто и как отклонил предложение военных; возможно, за лояльность Серберов лично поручился Оппи. Однажды начальник отдела безопасности капитан Пир де Сильва пристал к Оппенгеймеру по поводу политического прошлого Сербера, на что Оппенгеймер пренебрежительно ответил, что это не имеет значения. «Оппенгеймер проговорился о том, что знал о прежнем участии Сербера в коммунистической деятельности, и даже сказал, что Сербер сам ему об этом сказал». Оппенгеймер объяснил, что перед переводом Сербера в Лос-Аламос он предложил
Как и многие жены сотрудников лаборатории, Шарлотта Сербер работала в технической зоне. Несмотря на то что досье контрразведки на Серберов содержало справку о левых взглядах ее семьи, должность заведующей научной библиотекой, по сути, делала ее хранительницей самых важных секретов Лос-Аламоса. Оппенгеймер полностью ей доверял. Одетая в джинсы или слаксы, Шарлотта постоянно сидела в библиотеке, куда все заходили поболтать и обменяться сплетнями.
Как-то раз Оппенгеймер вызвал Шарлотту в свой кабинет. В Санта-Фе поползли слухи о том, что на плоскогорье находится какой-то секретный объект. Он предложил Гровсу запустить в оборот отвлекающий слух. «То есть, — сказал Оппи, — пусть жители Санта-Фе думают, что мы делаем электрическую ракету». После этого он попросил Серберов и еще одну супружескую пару почаще ходить в бары Санта-Фе. «Болтайте. Болтайте побольше, — предложил Оппи. — Делайте вид, что выпили лишнего. <…> Не знаю, как, но убедите местных, что мы строим электрическую ракету». Вскоре Боб и Шарлотта Серберы в компании Джона Мэнли и Присциллы Грин съездили в Санта-Фе и попытались распустить фальшивый слух. Однако на него никто не клюнул — контрразведка не перехватила ни одной беседы об электрической ракете.
Ричард Фейнман, неисправимый любитель розыгрышей, придумал свой способ борьбы с режимом секретности. Когда цензоры высказали недовольство, что его жена Арлин, пациентка туберкулезного санатория в Альбукерке, присылает ему зашифрованные письма, и потребовали выдать им шифр, Фейнман заявил, что шифра у него нет и что он играл с женой в игру — кто лучше расшифрует письмо. Фейнман бесил охрану тем, что по ночам по всей лаборатории вскрывал кодовые замки на шкафах с документами. В другой раз заметил дыру в заборе вокруг Лос-Аламоса, вышел через главный КПП, затем пролез обратно через дыру и снова вышел через главный вход — и так несколько раз. Его чуть не посадили под арест. Выходки Фейнмана стали темой местных баек.
Отношения между военными, с одной стороны, и научными работниками и членами их семей, с другой стороны, всегда были шаткими. Тон задавал генерал Гровс. В кругу своих непосредственных подчиненных он называл гражданских лиц Лос-Аламоса не иначе как «детьми». Одного из командиров он наставлял следующим образом: «Постарайтесь угодить этим капризным людям. Не позволяйте, чтобы жилищные условия, семейные проблемы или что-то еще отвлекали их ум от работы». Большинство гражданских считали Гровса «неприятным человеком»; в свою очередь, он давал понять, что плевать хотел на то, что они о нем думают.
Оппенгеймер ладил с Гровсом, но большинство офицеров армейской контрразведки считал тупицами и хамами. Однажды капитан де Сильва вломился на регулярную пятничную послеобеденную планерку с руководителями групп и с порога заявил: «Я хочу пожаловаться». Де Сильва объяснил, что к нему в кабинет зашел поговорить один ученый и, не спросив у него разрешения, присел на краешек стола. «Мне это не понравилось», — кипятился капитан. На потеху всем собравшимся Оппенгеймер ответил: «В моей лаборатории, капитан, каждый может сидеть на любом столе».
Капитан де Сильва, единственный в Лос-Аламосе выпускник Вест-Пойнта, не понимал юмора. «Он глубоко подозревал всех и каждого», — вспоминал Дэвид Хокинс. То, что Оппенгеймер включил Хокинса, бывшего члена Коммунистической партии, в состав комитета безопасности лаборатории, еще больше разожгло подозрения де Сильвы. Оппенгеймер любил Хокинса и высоко отзывался о его способностях. Он также понимал, что Хокинс не предаст свою страну, — его левые наклонности имели своей целью реформы, а не революцию.