Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея
Шрифт:
После такого вступления Лансдейл напомнил Оппенгеймеру о том, что тот рассказал Пашу об Элтентоне. Оппенгеймер еще раз повторил, что не считает правильным называть имя человека, передавшего предложение Элтентона. Лансдейл заметил, что Оппенгеймер говорил о «трех сотрудниках проекта», на которых выходил посредник, и что все «в принципе, послали его к черту». Оппенгеймер подтвердил, что это правда. Лансдейл спросил Оппи: может ли он быть уверен, что Элтентон не выходил на других ученых. «Нет, — ответил Оппенгеймер. — Я не могу этого знать». Он выразил понимание, почему Лансдейл так стремится вскрыть канал первой попытки выхода на ученых, но по-прежнему не захотел вмешивать в это других.
«Я не решаюсь назвать другие имена, потому что не считаю остальных известных мне людей в чем-либо виноватыми. <…> Они не из тех, кого можно как-то привязать к этому
Сменив тему, Лансдейл попросил Оппенгеймера назвать имена тех сотрудников проекта в Беркли, кого он считал настоящими или бывшими членами Компартии. Оппенгеймер назвал несколько фамилий. Во время последнего визита в Беркли он узнал, что членами партии были Росси Ломаниц и Джо Вайнберг. И секретарша Джейн Мьюр. Из числа сотрудников Лос-Аламоса некоторое время состояла в партии Шарлотта Сербер. В отношении своего друга Боба Сербера он сказал: «Я допускаю такую возможность, но точно не знаю».
— А как насчет Дэйва Хокинса?
— Не думаю. Я бы не сказал.
— А сами вы когда-нибудь были членом Коммунистической партии?
— Нет.
— Вы, вероятно, состояли во всех организациях-вывесках на побережье [17] .
— Почти, — небрежно ответил Оппенгеймер.
— Можно ли сказать, что в какой-то период времени вы были попутчиком?
— Пожалуй. Мое участие в таких вещах было очень коротким и очень интенсивным.
Позднее Лансдейл попросил объяснить, почему Оппенгеймер принимал такое интенсивное, хотя и непродолжительное участие в делах партии, но так и не вступил в ее ряды. Оппенгеймер заметил, что многие люди, с которыми он дискутировал, вступали в партию из «обостренного чувства справедливости». Некоторые из них «проявляли невероятный пыл», сродни религиозному фанатизму.
17
Во время слушания 1954 года это утверждение было приписано Оппенгеймеру. — Примеч. авторов.
«Чего я не понимаю, — прервал его Лансдейл, — так это одной особенности. Они не придерживаются постоянных идеалов. <…> Возможно, они придерживаются марксизма, но в то же время следуют всем зигзагам и поворотам партийной линии, лишь бы угодить внешней политике другого государства».
Оппенгеймер согласился с выводом, сказав: «Это не просто взбалмошное убеждение. <…> Я считаю совершенно немыслимо[.] Мое членство в Коммунистической партии. [Ясно, что Оппенгеймер хотел здесь сказать, что считает “немыслимым” свое вступление в Компартию.] В тот период, когда я участвовал, было много положений, в которые я горячо верил, в их правильность и в задачи партии…»
— Позвольте спросить, что это был за период?
— Это было во время испанской войны перед заключением [германо-советского] пакта.
— Перед заключением пакта? Вы в это время с ними порвали? Я правильно понял?
— Я ничего не рвал. Мне нечего было рвать. Я всего лишь постепенно ушел из одной организации за другой. (Курсив наш.)
Когда Лансдейл попытался еще раз выведать у него фамилии, Оппенгеймер ответил: «Я поступил бы низко, если бы стал вмешивать человека, о чьей невиновности готов побиться об заклад».
Лансдейл вздохнул и закончил опрос фразой «хорошо, сэр».
Через два дня, 14 сентября 1943 года, Гровс и Лансдейл провели с Оппенгеймером еще одну беседу об Элтентоне. Она состоялась в поезде на пути из Шайенна в Чикаго, отчет составил Лансдейл. Гровс поднял вопрос об Элтентоне, однако Оппенгеймер сказал, что откроет имя посредника, только если получит приказ. Месяцем позже он опять отказался назвать имя. Любопытно, что Гровс смирился с отказом. Он отнес его на счет «типичного поведения американского школьника, считающего, что закладывать друзей западло». Под нажимом ФБР, требовавшего более подробных сведений о деле, Лансдейл сообщил, что, по его и Гровса мнению, Оппенгеймер говорил правду.
Большинство подчиненных Гровса не разделяли доверия своего начальника к Оппенгеймеру. В начале сентября 1943 года у Гровса состоялся разговор с еще одним офицером службы безопасности Манхэттенского проекта, Джеймсом Мюрреем. Раздосадованный выдачей ученому секретного допуска, Мюррей задал генералу гипотетический вопрос: допустим, что в Лос-Аламосе обнаружили двадцать явных коммунистов
Гровс объяснил Мюррею, что Оппенгеймер воспринял бы любую подрывную деятельность в Лос-Аламосе как измену ему лично. «Другими словами, — продолжал Гровс, — это не вопрос национальной безопасности, вопрос скорее стоял бы о противодействии некоего лица [Оппенгеймеру], мешающего ему обрести репутацию, которую он заслужит, если полностью доведет проект до конца». По мнению Гровса, честолюбие Оппенгеймера гарантировало его благонадежность. Согласно рукописному конспекту беседы, сделанному Мюрреем, Гровс объяснил, что «жена [Оппенгеймера] толкает его к славе, и, по мнению его жены, до сих пор все лавры и почести доставались [Эрнесту] Лоуренсу, тогда как она считает, что ее муж заслуживает почестей в большей степени… для доктора это — большой шанс сделать себе имя и войти в мировую историю». По этой причине, заключил Гровс, «есть мнение, что он будет хранить верность Соединенным Штатам…».
Гровс уважал людей с неудержимым честолюбием и доверял им. Этим качеством он был похож на Оппи, вместе они преследовали одну высшую цель — создание абсолютного оружия, которое позволит победить фашизм и выиграть войну.
Гровс считал себя хорошим знатоком людей и видел в Оппенгеймере человека непреложных моральных принципов. При этом он понимал, что без фамилии посредника армейско-фэбээровское расследование дела Элтентона ни к чему не приведет. Поэтому в начале декабря 1943 года он отдал Оппенгеймеру приказ назвать имя посредника, передавшего предложение Элтентона. Оппенгеймер, пообещавший подчиниться приказу, неохотно назвал Шевалье, подчеркнув, что его друг не опасен и не повинен в шпионаже. Сверив показания Роберта Пашу от 26 августа с новыми сведениями, полковник Лансдейл 13 декабря сообщил в ФБР: «Профессор Дж. Р. Оппенгеймер сообщил о том, что три участника проекта РМЗ [проект разработки металлов-заменителей — раннее название проекта создания атомной бомбы] сообщили ему о приглашении к совершению актов шпионажа, сделанном неустановленным профессором Калифорнийского университета». Получив приказ назвать посредника, сообщал Лансдейл, Оппенгеймер указал на Шевалье. Письмо Лансдейла не упоминало фамилий трех ученых, на которых вышел Шевалье, — либо потому, что Оппенгеймер все-таки отказался их назвать, либо, скорее всего, потому, что Гровс приказал назвать лишь фамилию посредника. ФБР этим настолько оскорбилось, что через два месяца, 25 февраля 1944 года, потребовало от Гровса, чтобы Оппенгеймер назвал имена «других ученых». Видимо, Гровс даже не потрудился откликнуться на этот запрос — Бюро не смогло найти в архиве его ответ.
Все в том же духе «Расёмона» существует и другая версия этой истории. 5 марта 1944 года агент ФБР Уильям Харви составил обзорную записку под названием «CINRAD» [18] . В марте 1944 года [19] Харви доложил: «Генерал Лесли Р. Гровс имел с Оппенгеймером разговор. <…> Оппенгеймер окончательно показал, что Шевалье выходил только на одного человека — его брата Фрэнка Оппенгеймера». По этой версии, Шевалье обратился к Фрэнку, а не к Роберту осенью 1941 года. Фрэнк якобы немедленно сообщил об этом брату, который тут же позвонил Шевалье и устроил ему «адскую выволочку».
18
Сокр. от Communist Infiltration into Radiation Laboratory — Коммунистическая инфильтрация радиационной лаборатории.
19
Харви, очевидно, напутал с датами. — Примеч. авторов.