Опричнина. От Ивана Грозного до Путина
Шрифт:
Выше говорилось о попытке установления самодержавия Андреем Боголюбским. Уже отец Андрея Боголюбского, младший сын Мономаха Юрий Долгорукий (великий князь в 1155–1157 гг.), правил хотя и в Киеве, но опираясь на суздальцев, которые после его смерти были перебиты киевлянами. Андрей же Боголюбский правил также и Киевом, покоренным им в 1169 г., но предпочитал иметь местопребывание во Владимире. Пытался Андрей, как уже говорилось, покорить и Новгород (1171 г.), но неудачно.
Однако все же Андрей Боголюбский оставался государем, зависимым от своих подданных – бояр и народного веча. Это и понятно: наряду с таким городом, как Владимир, созданный как столица Андреем Боголюбским (которому этот князь именно потому и отдал предпочтение, что это был его город, созданный им почти как Санкт-Петербург Петром), имелись и города, которые возникли сами по себе – Ростов и Суздаль. Поэтому считаться с народом все же приходилось. Так, он был вынужден отдать на расправу своего любимца – жестокого епископа Ростовского Феодора, когда злодейства последнего возмутили народ [313] .
313
Костомаров Н. И. Указ. соч. С. 62–67.
А теперь вернемся к тому, что все последующие правители строили свои государственные образования на фундаменте, заложенном Мономахом. Первым продолжением Русско-Кипчакского государства Мономаха стала как раз Золотая Орда, созданная Батыем и его русским партнером, победителем конкурса «Имя Россия» Александром Невским. Однако при этом продолжением Мономахова государства Орда стала только геополитически – политически и социально-экономически она ничего общего с ним не имела…
Традиционное государственное устройство у степных кочевников – вполне европейское раннефеодальное, среднее между аристократией и демократией «не для всех»: фактически делами заправляли, как правило, племенная верхушка и богатые скотоводы. Остальные, имея такие же права, не всегда могли участвовать в управлении, поскольку кочевое хозяйство зачастую отвлекало их от этого [314] . Но ведь, скажем, и в древних Афинах в народном собрании не всегда участвовали крестьяне, занятые на полевых работах. Это не мешает нам считать полисы Древней Греции первыми в истории примерами демократических государств. Новгородское вече тоже состояло только из горожан, из крестьян же и иногородних в нем принимали участие только те, кто в данный момент случился в городе.
314
Валиханов Ч. Ч. Записка о судебной реформе//Избранные произведения. Алма-Ата, 1952. С. 203.
Держава Мономаха была свободным государством на принципах конфедерации: русские княжества и половецкие (кипчакские) ханства сосуществовали в ней на равных, в Степи царила степная демократия [315] , на Руси – вечевая. А вот при Орде поначалу задавили первую, сменив ее ханской деспотией, что было связано с непрерывными захватническими войнами Чингизидов (государство Чингисхана и его преемников далеко перешло естественные евразийские границы, занявшись завоеваниями в мусульманском мире, Китае, Восточной Европе и т. д.) и как следствие – созданием постоянных силовых структур как аппарата подавления, на отсутствии каковых степная демократия, собственно, и держалась. «Народ, угнетающий другие народы, не может быть свободным: военная сила, которую он создает для их подавления, с неизбежностью оборачивается против него самого», – это ставшее хрестоматийным выражение Ф. Энгельса [316] , пожалуй, подходит к евразийским кочевникам больше, чем к кому-либо еще.
315
О ней см.: Ситнянский Г. Ю. Мировой демократический процесс и степная традиция // Азия и Африка сегодня. 1996.№ 4.С. 14–19.
316
Энгельс Ф. Польская эмиграция // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 18. С. 509.
Затем наступила очередь вечевой демократии на Руси. Об этом, собственно, уже говорилось, как и о том, что князья быстро усвоили привычку грозить «позвать татар» при любом недовольстве подданных их политикой; Андрею Боголюбскому в свое время «позвать» было некого – не кипчаков же, на тот момент тоже привыкших к «степной демократии»! Ордынские ханы, естественно, тоже стремились уничтожить древнерусский вечевой строй: ведь с одними князьями, без народа, было легче договариваться.
Но ничего подобного собственной государственной системе на Руси Орда не создала. Как мы видели, процесс переселения евразийцев-кочевников на Русь имел место по крайней мере от Мономаха, это столь же нормальное явление, как и движение восточных славян на восток и юго-восток. Но никаких «опричнин» до Ивана Грозного никогда не было. И вполне могла Россия до 1560 г., по А. Л. Янову, быть «вовсе не наследницей Чингисхановой орды, согласно «правящему стереотипу», но обыкновенным европейским государством, мало чем отличавшимся от Дании или Швеции, а в политическом отношении куда более прогрессивным, чем Литва или Пруссия» [317] , – и в то же время государством евразийским.
317
Янов
Как уже сказано, если бы воссоединение России, Литвы, казахских степей (казахи в 1550-х гг. тоже начали проситься «под государеву руку»), Крыма состоялось, то фактически Россия уже в то время достигла бы тех естественных евразийских границ, которых она реально достигла к концу правления Екатерины II. При этом такое воссоединение Евразийского единства было бы куда ближе к неимперскому варианту Владимира Мономаха, чем это произошло на самом деле. Тогда Россия-Евразия прочно вошла бы в Европу уже в середине XVI в., а проведенные «либеральные» преобразования закрепились бы под влиянием Литвы с ее «вольностями». Что же случилось после 1560 г.?
Повторю еще раз: по моему мнению, корень зла – не этнический, а политический. Он именно в том, что с момента перехода Степи от мирной политики кипчаков к всемирным завоеваниям Чингизидов и как следствие – созданием постоянных силовых структур как аппарата подавления, на отсутствии каковых степная демократия, собственно, и держалась, последняя сменилась ханской деспотией. Прежде чем говорить о влиянии этого процесса на Русь, необходимо еще одно теоретическое отступление – по поводу сравнения политических и социально-экономических систем Европы, Евразии и Востока.
Россия, Евразия, Европа и Восток
На Востоке, в отсутствие аристократии, имеет место «равенство без свободы». Вот что пишет Гегель по этому поводу: «В Китае мы имеем область абсолютного равенства: все существующие различия возможны лишь в отношениях с властью… Поскольку равенство преобладает в Китае, но без следа свободы, формой правления по необходимости является деспотизм… Различие между рабством и свободой невелико, поскольку все равны перед императором, т. е. все одинаково унижены… И хотя там нет никакого различия по рождению и каждый может достичь высших почестей, само равенство свидетельствует не о торжествующем утверждении внутреннего достоинства в человеке, но о рабском сознании» [318] .
318
Gegel G. W. F. Lectures on the Philosophy of History. L., 1861. P. 130–145.
А вот что пишет, например, Ю. Крижанич про Османскую империю XVII в.: «Турки не обращают никакого внимания на родовитость (поскольку наследного боярства там нет), но говорят, что они смотрят на искусство, ум и храбрость… Так одним махом из самых низших становятся наивысшими, а из наивысших – наинизшими». На самом деле, однако, «такое дело лишает людей всякой храбрости и порождает ничтожество и отчаяние. Ибо никто не бывает уверен в своем положении, богатстве и безопасности для жизни» [319] .
319
Крижанич Ю. Политика. M., 1968. С. 438.
Отметим, что нечто подобное столетием раньше Крижанича писал и Иван Пересветов, выступая, как мы уже видели, против принудительной военной службы и считая, что только вольная служба делает войско боеспособным: «В котором царстве люди порабощены, и в том царстве люди не храбры против недруга: они бо есть порабощены и тот срама не боится, а чести себе не добывает, а рече тако: «Хоть и богатырь или не богатырь, а если холоп государев, иного имени не прибудет». Кстати, родом Пересветов был из земель Великого княжества Литовского [320] , по некоторым сведениям, потомком героя Куликовской битвы Александра Пересвета (тот был родом из Брянска, в 1380 г. принадлежавшего Литве). А его правоту еще подтвердят последние годы Ливонской войны.
320
Скрынников Р. Г. Иван Грозный. С. 50–51.
На Востоке сформировались деспотические государства, не гарантировавшие общество и личность от произвола. Однако и сама власть не была гарантирована. В системе, которая не гарантировала никому ничего стабильного, деспота заботила не столько безопасность государства, сколько его собственная, и поэтому он отдавал предпочтение людям, его охранявшим, становясь марионеткой в их руках [321] .
Вот что пишет об этом тот же Ю. Крижанич: «У французов и испанцев (и у всей Европы. – Д. В.) бояре имеют пристойные, по роду преходящие привилегии. И потому там ни простой народ, ни воинство не чинят королям никакого бесчестия. А у турок, где никаких привилегий благородным людям, король зависит от глуподерзия простых пеших стрельцов. Ибо что захочет янычар, то должен делать король» [322] .
321
Янов А. Л. Европейское столетие России. С. 378–379.
322
Крижанич Ю. Указ. соч. С. 599.