Опьяненные страстью

Паркер Лаура

Он сомневался, что сумеет забыть потрясение, которое проступило на лице Мадлен после нанесенной ему пощечины. Даже если бы он бросился на нее, как взбешенный пес, она не испытала бы такой обиды и страха.

Себастьян взял бокал с вином, поражаясь переполнившему его презрению к самому себе. Во всем виноват его проклятый нрав, нрав его отца. Он пересилил голос рассудка.

Себастьян вскочил с кресла. Неужели Мадлен прячется потому, что он причинил ей боль? Может, сам того не замечая, он вывихнул ей

руку? Или оставил шрам?

Он был уже на полпути к дверям столовой, когда они вдруг распахнулись.

Мадлен оделась в старомодное платье, которое носила в дни работы на кухне, – простое, темное, с пышной юбкой и длинными рукавами, платье служанки. На ее лице сохранялось выражение абсолютного самообладания, но Себастьян сразу понял, что это бунт, попытка восстать против его властных замашек. Его губы восхищенно дрогнули. Мадлен проявила дерзость, особенно если вспомнить о том, что случилось утром, и избавила Себастьяна от беспокойства. Если она по-прежнему в состоянии бросить ему вызов, значит, рана не столь глубока.

– С твоей стороны было весьма любезно составить мне компанию, Миньон. – Он подвинул ей стул, не дожидаясь, когда это сделает лакей. – Налейте вина мадемуазель.

Мимоходом Мадлен отметила, что Себастьян разоделся в черный бархат и атлас, словно собрался на бал, и задумалась: неужели он уезжает? – однако промолчала, опасаясь выдать свою заинтересованность. Вместо этого она с настороженным удивлением уставилась на пенящееся шампанское в своем бокале. Когда Мадлен наконец подняла глаза, то обнаружила, что Себастьян со спокойной насмешкой наблюдает за ней.

– Ты хочешь знать, почему я так добр к тебе, – ведь утром я обошелся с тобой жестоко.

Мадлен сумела шевельнуть губами:

– Да.

Себастьян удобно устроился в кресле.

– Это свойственно некоторым мужчинам. Мы быстро вскипаем и так же быстро забываем о гневе при виде красоты. – Он поставил на стол возле правой руки Мадлен маленькую бархатную шкатулку. – Это подарок. Знак моего восхищения.

Мадлен отдернула руку.

– Меня нельзя купить, месье!

Он улыбнулся, в глазах дрогнуло отражение язычков свечей.

– Я же пообещал быть с тобой честным. В нашем мире женщине живется нелегко. Ты в любой момент можешь оказаться во власти могущественного человека, пока сама не обретешь богатство и власть. А теперь открой шкатулку и убедись, что она содержит полезный вклад в твое будущее.

Мадлен обдумала несколько возможных поступков, в числе которых была и попытка швырнуть шкатулкой в Себастьяна. Но заподозрив, что эта ребяческая выходка представит ее в невыгодном свете, она взяла шкатулку, нашла пружину, удерживающую крышку, и нажала на нее.

На черном бархате лежал браслет шириной в полтора дюйма, искусно сделанный из плотно пригнанных друг к другу бриллиантов,

с золотой застежкой в виде бабочки с желтыми алмазными крылышками и сапфировыми глазами. Такое чудесное украшение Мадлен видела впервые.

– Он тоже принадлежал моей матери.

Мадлен подняла голову.

– Его подарил ей ваш отец?

Внезапно выражение на лице Себастьяна стало новым, еще незнакомым Мадлен – гневным, холодным, обжигающе-яростным. Оно превратило лицо в красивую маску, лишенную человеческих чувств.

– Да, это был подарок в честь помолвки, как и украшение для волос. Когда-то отец звал свою невесту мотыльком.

Мадлен настороженно смотрела на него.

– Должно быть, они крепко любили друг друга.

– Не пойму, почему мама вышла замуж за этого человека, – бесстрастно объяснил Себастьян. – Знаю только, что, пока она еще была жива, отец дарил ее одежду и драгоценности шлюхам. Матери он оставил только этих бабочек – очевидно, его потаскухи сочли их не слишком жирным куском. – От его притворной улыбки у Мадлен холодела кровь. – Как видишь, никогда не следует принимать щедрость за любовь, а любовь – за вечное чувство. Ты не хочешь примерить браслет?

– Потом… попозже. – Она закрыла шкатулку и положила ее на колени.

Подарок позволил ей еще раз убедиться в мужском корыстолюбии. Неужели и Себастьян ничем не лучше остальных? Впрочем, почему она усматривает в нем нечто особое?

– Ты по-прежнему сердишься на меня.

Мадлен вгляделась в его лицо, озаренное пламенем свечей.

– Меня рассердил не ваш урок, месье, а то, как вы его преподали. – Она держалась с удивительным самообладанием. – Напрасно вы не предупредили меня заранее.

– Я мог бы предупредить, но тогда урок прошел бы впустую. – После короткой паузы он продолжал: – Зато теперь ты навсегда запомнишь его и будешь настороже, верно?

– Да, но благодарить вас за этот урок я не стану.

В глубине ее наполненных враждебностью глаз плясали огоньки.

– Ученики начинают ценить учителей лишь после того, как уроки приносят плоды. Позднее я научу тебя защищаться другим, более жестоким способом. Но пока, думаю, для этого еще рановато.

Впервые за весь вечер нахмуренный лоб Мадлен разгладился.

– Но мне не терпится научиться защищаться от вас.

– Понимаю. Боюсь только, ты будешь действовать чересчур агрессивно, застигнув меня врасплох. Но, обещаю, тебе непременно представится случай отомстить.

– Не сомневайтесь, я буду с нетерпением ждать этого случая, месье. – Мадлен сдержанно улыбнулась.

Он поднял бокал.

– Значит, мы снова друзья, Миньон?

Мадлен не спеша подняла свой бокал и прищурилась:

– Предлагаю выпить за реванш, месье.

– Прекрасно, мадемуазель. Итак, за реванш!