Орел Шарпа
Шрифт:
Рота наблюдала за тем, как офицер заряжает мушкет. Прошло много лет с тех пор, как Шарп держал в руках такое оружие — в сравнении с винтовкой Бейкера мушкет был совсем простой штукой. Дуло не имело нарезки, поэтому не возникало необходимости с силой проталкивать шомпол. Мушкет быстро заряжался, его использовали в армии гораздо охотнее, чем медленные, но гораздо более эффективные штуцера. Шарп проверил кремень — новенький, надежно закреплен на месте. Он вставил запал и поднял мушкет.
— Лейтенант Ноулз?
Молодой лейтенант вытянулся по стойке «смирно».
— Сэр!
— У вас есть часы?
— Да, сэр.
— С минутной стрелкой?
Ноулз вытащил из кармана
— Да, сэр.
— Я начну стрелять, вы будете смотреть на часы и скажете, когда пройдет минута. Вам понятно?
— Да, сэр.
Шарп отвернулся от роты солдат и прицелился в каменную стену, расположенную на другом конце поля. «О Господи, — взмолился он, — только бы не было осечки!» — и нажал на курок. Кремневый боек щелкнул, запальный порох вспыхнул, а через мгновение занялся основной заряд. Шарп почувствовал тяжелую отдачу, и свинцовый шарик в клубах густого белого дыма вылетел из дула мушкета.
Теперь все зависело от инстинктивных действий; этот набор движений Шарп уже никогда не забудет. Правая рука снята со спускового крючка, ружье зажато в левой, приклад падает на землю, в то время как правая рука тянется за следующим зарядом. Откусить пулю. Порох засыпать в дуло, не забыть оставить щепотку для запала. Выплюнуть свинцовый шарик. Шомпол в правой руке, быстрое движение вниз и обратно, мушкет снова поднят, взведен курок, прицелиться в стену и выстрелить, прямо сквозь нерассеявшийся дым от первого выстрела. И снова, и снова, и снова... Он опять стоит в шеренге рядом с обезумевшими от напряжения товарищами, потными и страшными, повторяющими одни и те же движения, словно в ночном кошмаре. Не обращая внимания на клубы дыма, стоны и крики, сдвигаясь влево или вправо, чтобы заполнить места погибших, заряжая и стреляя, заряжая и стреляя, так что пламя ныряет в густой пороховой дым, а свинцовые пули устремляются к невидимому врагу в надежде, что тот не выдержит и обратится в бегство... Потом следует команда прекратить огонь, и ты останавливаешься. У тебя почернело лицо, кожа болит от бесчисленных взрывов пороха в ружейном замке, всего лишь в нескольких дюймах от правой щеки, глаза слезятся от дыма и пороховой пыли, ветер постепенно относит клубы дыма в сторону, открывая взору убитых и раненых, а ты опираешься на мушкет и молишься, чтобы в следующий раз не заклинило затвор, не отвалился кремень или ружье просто не отказалось бы стрелять.
Шарп нажал на спуск в пятый раз, и пуля улетела в поле; мушкет опущен прикладом на землю, порох засыпан в дуло... В этот момент Ноулз крикнул:
— Время вышло!
Солдаты радостно закричали, засмеялись и зааплодировали — ведь офицер нарушил правила и показал, на что способен. Харпер широко ухмылялся. Уж он-то хорошо знал, как трудно сделать пять выстрелов в минуту; сержант наверняка заметил, что лейтенант схитрил, зарядив мушкет для первого выстрела до того, как пошла минута. Шарп поднял руку и заставил всех замолчать.
— Вот как нужно пользоваться мушкетом. Быстро! А теперь пришла ваша очередь.
Наступила тишина. Шарп почувствовал, что его охватило отчаянное возбуждение. Разве Симмерсон не предложил ему использовать свой собственный метод?
— Снимите ошейники! — Несколько секунд никто не шевелился. Солдаты удивленно таращились на Шарпа. — Ну, давайте! Поторапливайтесь! Снимайте ошейники!
Ноулз, Денни и сержанты с сомнением наблюдали за тем, как солдаты, зажав между колен мушкеты, начали двумя руками стягивать жесткие кожаные воротники.
— Сержанты! Соберите ошейники. Давайте их сюда.
Батальон задавили до последней степени. У Шарпа не было ни единого
Сержанты неуверенно подошли к нему, держа охапки ненавистных ошейников в руках.
— Складывайте вот здесь. — Шарп велел сложить семьдесят с лишним ошейников в сорока шагах перед ротой. Потом показал на блестящую в лучах солнца кучу: — Вот ваша цель! Каждый получит три пули. Только три. У вас будет одна минута, чтобы отправить их в цель! Тот, кто сумеет это сделать дважды подряд, получит возможность заняться своими делами. Остальные будут тренироваться до тех пор, пока не добьются нужного результата.
Он предоставил офицерам организовать стрельбы. Солдаты широко улыбались, по шеренгам прокатился гул разговоров, но Шарп не стал делать замечаний. Сержанты посмотрели на него так, словно он совершил предательство, однако ни один не осмелился перечить высокому стройному стрелку с тяжелым палашом на боку. Когда все было готово, Шарп подал команду, и пули начали врезаться в кучу кожаных ошейников.
Солдаты забыли прежнюю муштру и сосредоточились на стрельбе по ненавистным ошейникам, превращавшим их шеи в кровавое месиво; эти проклятые удавки олицетворяли Симмерсона и его тиранию. К концу первых двух серий только двадцати солдатам сопутствовал успех, почти все они оказались опытными воинами, для которых служба в армии не была в новинку, но через два часа, когда солнце начало краснеть на небе, последний солдат сделал последний выстрел в ошметки кожи, валявшиеся на траве.
Шарп построил роту в две шеренги и с удовлетворением наблюдал за тем, как по команде Харпера солдаты сделали три залпа. Он смотрел в сторону восточного горизонта сквозь белый дым, клубившийся в неподвижном воздухе. Там, в Эстрамадуре, их ждут французы, они готовятся к сражению, а в это время сзади, за спиной Шарпа, на дороге, ведущей из города, появился сэр Генри Симмерсон, чтобы насладиться плодами своей победы и забрать очередные жертвы для оставленных на площади треугольников.
— Ну, интересно, что теперь будет, — негромко проговорил Харпер.
— Тихо! Пусть заряжают. Мы покажем ему, как они научились стрелять. — Шарп наблюдал за глазами Симмерсона, которые медленно скользнули по расстегнутым воротникам разгоряченных солдат. До полковника постепенно дошло, откуда взялись кожаные ошметки на земле.
Шарп увидел, что Симмерсон сделал глубокий вдох.
— Давай!
— Огонь! — По команде Харпера последовал мгновенный залп, громом прокатившийся по долине.
Если Симмерсон и успел что-нибудь выкрикнуть, его слова утонули в грохоте, так что полковнику оставалось только молча наблюдать за тем, как его солдаты обращаются со своими мушкетами, словно ветераны, подчиняясь командам сержанта стрелков, чье широкое, уверенное лицо принадлежало к той категории лиц, которые приводили сэра Генри в ярость, — когда он сидел в кресле мирового судьи в Челмсфорде, в адрес именно таких людей из его уст звучали самые жестокие приговоры.
Грохот последнего залпа стих, и Форрест засунул часы обратно в карман.
— До конца минуты осталось две секунды, сэр Генри, они произвели по четыре выстрела.
— Я умею считать, Форрест.
Четыре выстрела? Симмерсон был поражен. В глубине души он страдал оттого, что не мог научить своих людей стрелять быстро и уверенно; его солдаты почему-то начинали нервничать, когда к ним в руки попадало оружие. Но кожаные воротники целой роты? По два с лишним фунта за штуку? И в тот самый день, когда от его племянника пахнет как от конюха?