Оренбургский владыка
Шрифт:
— Дутов — зверь матерый, брать его в одиночку опасно.
Через два часа Удалов двинулся дальше — в темноте, до утра, ему надо было одолеть изрядный кусок пути. Расщедрившийся Давыдов, несмотря на голодный паек Семиречья, дал ему в дорогу ковригу хлеба, кусок вяленой баранины, а для Ходи — полмешка овса.
— Считай, это твое жалование наперед, — сказал он, — ты ко мне на службу поступил, а я тебе плачу за это… Понял, мужик?
…Вечером в комнате, которую Давыдов снимал для «личных нужд», раздался тихий стук. Давыдов ужинал, перед ним на столе лежал рядом с хлебом тяжелый старый револьвер,
— Кто там? — выкрикнул он. — Входи, коль не шутишь.
Не заперто!
Дверь открылась. На пороге стоял Чанышев.
— Касымхан! — возбужденно воскликнул Давыдов, поднялся с табуретки. — Вернулся? Живой?
— Как видите, живой, — Чанышев неожиданно смущенно улыбнулся. — Извините, если не оправдал ваших надежд.
— Давай на «ты», мы же договорились, — в голосе Давыдова появились виноватые нотки. — Садись, повечеряй со мной!
— Спасибо, сыт — Чанышев сделал церемонный жест, — уже поужинал.
Давыдов поспешно, легко, с неожиданным проворством для его плотной фигуры подскочил к гостю, обнял, похлопал ладонью по спине.
— Ну что там, в Китае, рассказывай, — потребовал он.
— Затевается большой заговор против России, — Чанышев двумя руками изобразил громоздкий «снежный ком». — Вот такой.
— Кто конкретно состоит в заговоре? Фамилии есть?
— Есть.
— Неужели тебе удалось подобраться к Дутову?
— Подобрался настолько близко, что виделся с ним едва ли не каждый день.
— Да ну! — возбужденно воскликнул Давыдов, вновь порывисто обнял гостя. — Выходит, он тебе поверил?
— Поверил, — наклонил голову Чанышев. — А как не поверить? Я происхожу из благородного аристократического жуза [66] , яростно ненавижу большевиков, хотя в силу сложившихся обстоятельств был вынужден остаться на их территории и поступить к ним на службу. Дослужился до высокой должности в милиции, — Чанышев улыбнулся, — но идеалам своим не изменил — готов бороться с большевиками дальше. А таких людей атаман ценит очень и очень, их у атамана не хватает просто катастрофически. Так что считай, товарищ Давыдов, что я вошел в десятку самых близких к Дутову людей.
66
Жуз — исторически сложившееся объединение казахов.
— Поздравляю!
— Это еще не все. Я поступил к атаману на секретную службу.
Давыдов присвистнул, поспешно допил остывший чай и хлопнул донышком кружки о стол.
— Ничего себе фокус-покус! — лицо его вдруг приняло жесткое выражение.
Касымхан это заметил, махнул рукой, произнес с отчетливо проступившей горечью:
— Эх, Давыдов, Давыдов! Не веришь ты мне!
Давыдов крякнул, будто на спину ему кинули тяжелую вязанку дров.
— Наше дело ведь какое, Касымхан… — пробормотал он виновато, — мы очень часто сами себе не верим. Слишком много товарищей погибает. Вырубают их беляки, будто косой. Так и хожу по земле, постоянно оглядываясь. Не обессудь. К себе самому я отношусь точно так же, как и к тебе, ни
Так что… ежели что, извиняй меня, друг. Очень прошу.
Чанышев наклонил голову. Непонятно было, то ли он прощает Давыдова, то ли не хочет, чтобы тот видел его глаза.
— Результат следующий, — сообщил он, — у меня на руках находится список джаркентского белогвардейского подполья.
Давыдов не удержался, присвистнул вновь.
— Ты достоин ордена Красного Знамени! — Давыдов сделал было движение к Чанышеву, чтобы обнять, но тот остановил его.
— Ни один человек из этого подполья не должен быть не то, чтобы арестован, товарищ Давыдов, — он даже почувствовать не должен, что за ним следят… Иначе мы провалим операцию с Дутовым — загребем в сеть мелкую рыбешку, а крупную упустим.
— Согласен, — Давыдов кивнул.
— Такие же организации у Дутова есть в Омске, Ташкенте, Пишпеке, Верном, Талгаре, Пржевальске и Семипалатинске.
Все ждут сигнала, чтобы подняться и ударить по советской власти.
— Вот им! — Давыдов ткнул кукишем в пространство перед собой.
— Не знаю, им или нам… Силы у них собраны большие.
— Какова конечная цель у беляков? Вернуть царя? Созвать Учредительное собрание?
— В точку попал, товарищ Давыдов: созвать Учредительное собрание.
— Лихо! — Давыдов покрутил головой. — Очень лихо! Значит, подпольные группы только ждут щелчка?.. Пхе! Разведкой у них командует все тот же лысый попик?
— Так точно. Отец Иона. Очень неглупый, замечу, человек. Опасный противник. Многие зовут его святым. В походе против нас собирается использовать икону Табынской Божией Матери. Икона чудотворная, ей поклоняются.
— Когда Дутов намерен выступить?
— Это неведомо никому. В том числе, по-моему, и самому Дутову.
— Его надо бы убрать до всех походов. Выдрать с корнем… Этого еще не хватало — подполье в Верном! Вот удивится товарищ Пятницкий, — Давыдов говорил, говорил, а думал о чем-то своем, далеком, находящимся за стенами этой запыленной комнаты.
— Надо убрать Дутова, я согласен. Но как? Вот этот вопрос я решить пока не могу.
— Решай, решай… Ты — человек умный, отважный, поэтому партия и доверила тебе это ответственное дело.
— В крепости у Дутова силы небольшие, всего пятьсот человек казаков, все без винтовок — плетками отстегать можно, но недалеко от границы находится генерал Багич, а это уже серьезно. Это — шесть тысяч человек. Из них хорошо вооружены — хоть сейчас в атаку, — две тысячи человек. Четыре пулемета и два новеньких скорострельных орудия. С такими силами можно хоть на Верный идти, хоть на Семипалатинск.
— Неплохо бы и на Багича накинуть мешок.
— На двух медведей сразу — исключено.
— И все равно надо поломать над этим голову, Касымхан. Иначе Дутов наши собственные сломает. Так что думай, друг, думай.
Когда Чанышев ушел, Давыдов отодвинул в сторону горбушку хлеба, револьвер, оперся о стол тяжелыми локтями и погрузился в свои невеселые мысли. Если Дутов бросит на территорию Советской России шесть тысяч человек — его не сдержать.
Он здесь все смешает с землей, с огнем, цветущий край превратит в сплошной могильник. Давыдов сжал зубы, услышал недобрый костяной скрип.