Оренбургский владыка
Шрифт:
Суйдун был Богом забытым местом. Вот чего Дутов боялся в своей жизни — так это оказаться в забвении.
Перед уходом в Китай, — еще до болезни, — Александр Ильич отправил в штаб фронта донесение, где, в частности, отметил: «Я вывел в Сергиополь 14 000 человек [61] , более 150 пулеметов и 15 орудий, все госпитали Красного Креста и Согора [62] , все милиции и прочие вспомогательные части. Запасы снарядов и патронов имею. Все казначейства и прочие деньги при мне. Необходима теперь помощь нам — через китайское и японское правительства, которые имеют консулов в Чугучане —
61
Видимо, Дутов имел в виду не только воинские части, но и гражданское население, сотрудников учреждений и разных штатских тыловых структур.
62
Согор — Временный главный комитет Всероссийского союза городов за границей — российская общественная организация, занимавшаяся оказанием благотворительной помощи беженцам в Чехословакии главным образом.
Пакет атаман отправил со штаб-офицером для особых поручений, войсковым старшиной Новокрещеным. Тот зашил его в шинель, нахлобучил на глаза мерлушковую солдатскую папаху и скрылся в метели. Дошел он до штаба фронта или нет, Дутову не было ведомо [63] .
Когда атаман пришел в сознание после тяжелого тифа, то поразился звонкой давящей тишине, которой было наполнено пространство. Она воспринималась им вообще много хуже, чем рвущий барабанные перепонки грохот снарядов и резкий, заставляющий зудеть зубы свист пуль. Тишина воспринималась им, как беда. Это всегда — чья-нибудь сломленная жизнь, горе или поражение. Атаман вытянул голову на подушке, прислушался и позвал жену:
63
Скорее всего, не дошел, поскольку донесение это находится в архиве КГБ.
— Оля!
— Очнулся? — возникнув неслышно из затемненного пространства, прошептала обрадованно Ольга.
— Да. Я что, долго болел?
— Долго.
— Оля, почему так тихо?
— Мы в Китае, Саша. Мы покинули Россию. По-ки-ну-ли. Нас вынудили.
— Мы покинули Россию, — повторил вслед за женой Дутов, также шепотом, едва слышно.
Атаман повозил головой по подушке и вновь потерял сознание.
Болезнь отступала от Дутова медленно, неохотно. Он и раньше болел тифом, но чтобы так тяжело, так долго…
Как-то вечером Дутов хотел позвать священника, чтобы исповедоваться — слишком плохо ему было, — но потом махнул рукой:
— Не надо священника!
Ольга Викторовна, сидевшая у его изголовья, не поняла:
— Чего?
Дутов не ответил, но минут через пять с удивлением увидел входящего отца Иону, пахнущего ладаном, с расчесанной редкой бородкой, с ясными, наполненными кротким светом глазами.
— Я, Александр Ильич, молебен за вас отслужил, — просто, совершенно по-мирски сообщил он, — чтобы вы скорее поправились.
— Спасибо, — тихо и печально произнес Дутов.
— А вот печалиться не надо — это грех.
— Знаю, что грех, но не печалиться не могу. Мы ушли из России. Простит ли нам это Господь?
— Господь милостив, Александр Ильич, он все простит. И потерю России тоже. Главное, чтобы мы в Россию вернулись.
— Вернемся, — едва слышно, но очень твердо проговорил Дутов. — Обязательно вернемся. Дайте только на ноги встать.
Иона оглянулся, словно заметил в комнате еще кого-то, приподнялся, глянул в небольшое тусклое окно — что там на улице, не сидит ли какой гад на завалинке, прислонив к стенке дома большое морщинистое ухо, не подслушивает ли их? Нет, никакого гада не было, да и часовые несли свою службу с усердием, не зевали. Отец Иона удовлетворенно опустился на табурет.
— Никого, — шепотом сообщил он Дутову.
Атаман равнодушно посмотрел на него, отвел глаза в сторону, как будто пытался вспомнить, кто такой отец Иона? Тот словно почувствовал, о чем думает атаман, и поспешно приложил руки к груди. Поклонился.
— Имею сан протоиерея, — сообщил он, — поддерживаю связи с Россией.
— Даже отсюда, из Китая? — неверяще спросил Дутов.
— Да, ваше высокопревосходительство. С Верным, с Пишпеком, с Джаркентом, с Сергиополем. Большевики собираются, кстати, Сергиополь переименовать.
— И как хотят назвать?
— Аягузом.
— Ни уму ни сердцу. Сергиополь — святое имя, и место обозначает святое. — Дутов не выдержал, кряхтя перевернулся на левый бок и сплюнул в платок. — Любят большевики потакать туземцам, думают, что те в лихую пору поддержат их, а те продадут всего за пару плевков, как продали нас. — Дутов глянул в платок и застонал.
— Вам плохо, Александр Ильич?
— Очень, — не стал скрывать Дутов, — никогда так тяжело не было. Тиф оставляет последствия, их надо перемочь.
— После сегодняшнего молебна вам станет лучше.
— Дай-то Бог. А то, что в России, отец…
— Иона.
— … отец Иона, вы оставили своих людей, это хорошо.
Это очень хорошо. Нам предстоит долгая и тяжелая борьба с большевиками.
Дутов закрыл глаза, давая понять, что визит отца Ионы закончен. Отец Иона вздохнул, привычно поклонился и вышел из комнаты, остро пахнувшей лекарствами.
Китайцы с большим опасением отнеслись к просьбе дутовцев оставить при себе оружие. Умевшие воевать казаки, взяв в руки винтовки, могли за пару недель запросто завоевать половину Поднебесной. Сами китайцы солдатами были плохими, их больше интересовали рисовые лепешки со сладкой подливкой да толстые бабы, чем ратные дела. Генералы это хорошо знали, на доблесть подчиненных не рассчитывали и поэтому приказали частям Дутова сдать оружие, личному составу оставить только плетки. Хотя плетка в руках умелого наездника — тоже сильное средство: случалось казаки, громко хлопая плетками, без единого выстрела брали целые батареи.
— Как так — сдать оружие? — заволновались дутовцы. — Разве мы для этого сюда шли? — возмущению их не было предела.
Запахло скандалом. Китайцы поспешили подтянуть к Суйдуну все имеющиеся поблизости воинские соединения. Но тут подал голос атаман Дутов — и сделал это как нельзя вовремя:
— Братцы, скандалы нам не нужны. Смиритесь!
— А чем будем драться, когда вновь схлестнемся с красными? А? Нельзя сдавать оружие, Александр Ильич!
— Сдайте, казаки, — голос Дутова, несмотря на слабость, был тверд.
— Александр Ильич!
— Сдайте… С китайцами, когда нужно будет, мы договоримся — они ведь тоже большевиков не любят. Когда решим возвратиться в Семиречье, они нам оружие отдадут.
— Ну, ежели так… — казаки кряхтели недовольно, удрученно почесывали затылки и угрюмо поглядывали куда-то вдаль, за заснеженные гордые хребты, — хотя и боязно чего-то…
— Верьте мне, казаки, — Дутов старался, чтобы слабый голос его продолжал звучать твердо. — Разве я когда-нибудь подводил вас?