Орхидеи еще не зацвели
Шрифт:
— Вообще-то, — сказал Мортимер, — обитатели Девоншира не слишком придирчивы к репертуару лондонских гостей, и если им не нравится пение, то они утешаются тем, что таращатся на певца.
— Господин Мортимер хотел сказать, что мы исполнили для вас эту балладу с другой целью-с.
— Да, именно, — подтвердил доктор, — дело в том, что собака действительно существует. Точней, в нее многие верят. И хотя я считаю, что это глупости, тем не менее, вот сообщение в газете «Девонширская правда», касающееся смерти сэра Чарльза Баскервиля. Это, конечно, красная пропаганда, зато все изложено по сути.
— На этом-то
— Мои уши уже повисли на ветвях внимания, — сообщил я, и, откинувшись в кресле, стал попыхивать сигарой с чрезвычайно умным видом. Ресницы моих равнодушно прикрытых глаз довольно подрагивали, как кончик кошачьего хвоста, когда его обладатель лениво развалился на ковре в присутствии мыши. Еще бы! Мастеру детективного жанра, которым с сегодняшнего утра являюсь я, совершенно ни о чем не говорят протухлые призраки собак многовековой выдержки. Но зато свежая заметка в леворадикальной газете про загадочно скончавшегося миллионера (не гигнулся же он и правда сам собою) — это для нас то же самое, что для стервятника отборная дохлая лошадь, да еще с жокеем. Вот только не знаю, достаточно ли в жокее мяса, чтобы стервятник не сбросил его со счетов? Хотя, если подумать, то стервятник меньше лошади, а лошади их сбрасывают не всегда…
Между тем, Мортимер с неимоверным шуршанием развернул газету, долго в ней рылся, потом, по зрелом размышлении, повернул ее с ног на голову, то есть наоборот, конечно, с головы на ноги, нацепил на свой цапельный нос очки и стал читать:
— «Собаке собачья смерть!»
— А что, разве собака умерла? — полюбопытствовал я.
— Да нет, — нервно ответил Мортимер, — совсем не собака. Это название.
— Вероятно, упоминая собаку, господа коммунисты имели в виду сэра Чарльза-с, — пояснил Шимс.
— Тогда обезьяне обезьянья смерть, — поправил я темных пролетариев. — Лично я большой поклонник теории Чарльза Дарвина. У меня есть племянники…
— Сэра Чарльза Баскервиля, не Чарльза Дарвина-с.
— А этот Баскервиль, он-то умер?
— Да-с.
— Точно?
— Установленный полицией и медиками факт-с.
— И это точно был он?
— Опознание тела было проведено по всем правилам-с и даже проведено вскрытие-с.
— Это лишнее, изнутри-то его точно никто не видел.
— Пролетариям все равно-с, — сообщил Шимс.
— Это морякам все равно. Песня есть такая: морякам все равно, морякам все равно, это соль в их крови, морякам…
— Моряки — пролетарии-с.
— Да? — не поверил Мортимер.
Шимс кивнул с видом, не допускающим возражений.
— Но даже если это так, разве можно, — удивился я, — подобным образом высказываться о покойнике? На самом-то деле всем все равно, но существуют приличия!
— У них нет ни малейшего почтения ни к покойникам, ни к приличиям-с.
— Но как можно, — продолжал удивляться я, — так называть главу такого рода?
— Увы-с, еще меньше почтения они питают к представителями британской аристократии-с.
— Что за люди, Шимс! Что за люди!
— Вот именно-с.
— Но продолжим же… — вклинился Мортимер и продолжил:
— «Вчера ночью Джон Бэрримор, дворецкий Баскервиль-Холла, обнаружил в дальнем конце садовой аллеи оледенелый труп своего хозяина, Чарльза Баскервиля. Бывший джутовый магнат, несостоявшийся кандидат от партии консерваторов и седая мечта всех невест Девоншира околел под забором собственного замка, как собака».
— Ага, значит, это у нас умер дядюшка Чарли, то есть дядюшка Генри? Я уже что-то слышал об этом, только не знал, что он — мечта седых невест. Если взглянуть на проблему под таким углом зрения, то ему еще и повезло, что они до него не добрались. Потому что если бы однажды он, выглянув в окно, увидел там кипучую толпу седых невест, приплясывающих и размахивающих в морозном воздухе погребальными букетами, то ему только и осталось бы, что воскликнуть: «Смерть, где твое жало?» Седая невеста — это всегда чья-то тетушка, как подумаешь, дрожь пробирает.
— «Нельзя сказать, чтобы дознанию удалось полностью выяснить обстоятельства гибели господина Баскервиля. Многие всерьез полагают, что к его смерти причастно семейное пугало — здоровенный адский пес из старинной баллады: «огромен и черта черней самого, и пламя клубится из пасти его». Конечно, ни в какого черта мы не верим и вслед за Марксом полагаем, что единство мира состоит в его материальности. Однако Гримпенские болота — такое место, где может обитать не то что неизвестная науке собака, но и новый модернизированный вид динозавра педального. Здешняя фауна весьма плохо изучена, а местный натуралист господин Степлтон интересуется только бабочками (кстати, о бабочках, его сестрица таки недурна).
И хотя следствие утверждает, что смерть наступила в силу естественных причин, мы полагаем, что эти причины были так же противоестественны, как и классовая сущность господина Баскервиля — баронет-финансист. Да, мы признаем, следов зубов чудовища на его холеном теле нет. Паталогоанатом сообщил нам, что симптомы, обнаруженные при вскрытии, в общем, свидетельствуют о смерти сей сумчатой разновидности аристократа от порока сердца. Нас нисколько не удивляет порочность сердца отъявленного эксплуататора, воздвигшего свой джутовый замок на крови наших черных братьев из Южной Африки. Действительно, как сообщил личный (sic!) врач покойного Грегори Мортимер, его пациент долгое время страдал одышкой, приступами меланхолии и расстройством сна, этими бичами бездельников и кровопийц. Так что, казалось бы, помер и ладно. Однако буржуазная пресса скрывает от народа всю правду о содержимом брюк капиталиста. А сей факт, хоть он и непригляден, как некий грязный мазок, достоин занять свое место в зловещей картине происходящего. Уж конечно, матерый душитель свободы не навалял бы в штаны, если б не испугался. Но что напугало его?
По нашим данным, это не был призрак коммунизма, ибо последний сейчас бродит по Парк-Лейн, и всякий враг трудящихся его может там увидеть. Поэтому наш совет господам сыщикам — прислушаться к голосу народа, прекратить затянувшийся анализ содержимого желудка кровопийцы и, оставив могильщикам и наследникам их дохлую собаку, отправиться на поиски живой, которая слоняется по болотам, жутко воет и, привлеченная запахом дорогих сигар, ночью подходит к калиткам».
— Неужели коммунистические веянья в Дартмуре настолько сильны? — тревожным тоном обратился Шимс к Мортимеру.