Орланда
Шрифт:
— Я получил наконец известия от Антуана. Он в Гватемале. Вообрази, когда его самолет приземлился в Санто-Доминго…
Алина больше не слушала Альбера. Пронзившая ее боль была такой острой, что она испугалась: Альбер вел ее к машине, а Орланда, стоя у входа в метро, смотрел, как она удаляется от него. Он улыбался с насмешливым видом, точно зная, что ничего еще не кончено и у него много времени впереди.
Двумя минутами позже.
— За каким чертом я спустился в метро? — с досадой спрашивал он себя. — Наверняка сработал рефлекс Люсьена Лефрена, этот тип мне надоел, надо будет следить за ним получше.
Алина передвигалась по городу только на машине, так что Орланда ничего не знал о маршрутах общественного транспорта, но он разобрался в развешанных по стенам планам, отыскав улицу Малибран. Ему следовало сесть в поезд на 1-й
Народу набилось под завязку. Орланда стоял на площадке, в гуще колышащейся в такт движению толпы. При каждом толчке к Орланде прижималась стоявшая рядом с ним девушка, и в первый момент его это раздражило, но он тут же вспомнил — «Я больше не Алина!»— и решил, что стоит, пожалуй, испытать и такого рода соприкосновение. От девицы пахло туалетным мылом, и это напомнило Орланде мадам Берже. Он не желал думать о ней как о матери — поскольку отказывался быть Алиной! — и называл ее про себя Мари. Так вот, Мари не жалела на Алину мыла, обильно поливала ее одеколоном, и запах, исходивший от волос молодой брюнетки — нежный аромат холеной женственности, — показался Орланде невыносимым, потому что был связан с тюрьмой и ощущением безнадежности… Орланда отодвинулся на максимальное расстояние. Впрочем, девушка не слишком и обиделась. «Думаю, женщины — не для меня, — сказал себе наш герой. — Что означает — я изменил пол, но не сексуальные вкусы».
Острая боль, настигшая Алину на выходе из вокзала, успокаивалась очень медленно, и она даже подумала, что не сможет пойти к Лардинуа. Альбер заметил, что она притихла и как будто отстранилась от окружающего, и тоже замолчал. Когда они остановились на красный свет, он повернулся и внимательно оглядел ее.
— У тебя жутко усталый вид, — сказал он.
Она заставила себя улыбнуться.
— Все-таки не люблю я поезда. Приходится три часа неподвижно сидеть в купе, а там из-за кондиционера — будь он трижды неладен! — холодно, как в могиле! Ничего, приму горячую ванну, полежу полчасика и стану как новенькая.
Но почему же, не испытывая ни малейшего желания идти в гости, она себя принуждает? «Вот так я и живу — без конца придумывая себе обязательства, как поступали до меня двадцать поколений женщин в моей семье, в том числе мама, — думала Алина в тот самый момент, когда Орланда «бежал» от запаха туалетного мыла. « Здравствуй, Жанин, привет, Ольга, ну что, ты избавилась от своего бронхита?»— и упаси вас Бог показать, как же всем надоело спрашивать эту дуру, оправилась ли она от очередной болезни! И не моги сказать наконец Ренье, как всех достала его нерешительность! Что отличает меня от миссис Деллоуэй? Она богата, я — работаю, как и Вирджиния Вулф, чьи героини никогдане работали. Думаю, что права, хотя, признаюсь, не все перечитала — это была бы та еще работенка! Кстати, вряд ли я осмелюсь «обнародовать» эту свою мысль, иначе Шарль замучает меня лекцией на тему о романной технике, оказавшей влияние на всех писателей XX века, не скажет при этом ничего такого, чего бы я не знала, но слова вставить не позволит. Ее персонажи — прибежище банальностей. Боже мой, проводить месяцы и годы своей жизни в обществе Клариссы Деллоуэй или Бетти Флендерс! Есть от чего сойти с ума! Алина, девочка моя, ты все переиначиваешь, ведь совершенно очевидно, что, именно борясь со своим безумием, она вкладывает в голову каждого своего героя избитые мысли, потому что ее ужасают собственные».
Альбер рассмеялся:
— Если ты заявишь такое при Шарле, он тебя проклянет.
Тут Алина поняла, что последние пять минут рассуждала вслух, что утешило ее и успокоило: мне лучше. «По сути дела, размышления о литературе — единственная территория, на которой я чувствую себя свободной». Она поморщилась. «Размышления? Ну да, наедине с собой или перед аудиторией, состоящей из одного слушателя — Альбера, с Шарлем мне поспорить слабо!»
Иногда Алина спрашивала себя — мимолетно, не фиксируя внимания, — не живут ли они с Альбером вместе только из-за квартир. Мне придется начать издалека, чтобы объяснить читателям ее мысль. Отец Алины унаследовал старинную придорожную харчевню километрах в тридцати от Брюсселя. Собираясь жениться и выбирая, где поселиться, он отправился взглянуть на свое наследство, увидел огромный дом — во вполне приличном состоянии — и немедленно влюбился, так что Алина росла в просторных комнатах с низкими потолками, где можно было разогнаться и пробежать вперед метров двадцать, не натолкнувшись на стену. В соседней деревне была начальная школа, а в пяти минутах езды на машине — лицей, и мать каждый день отвозила туда Алину. Правда, когда Алина поступила в университет в Брюсселе, отец снял ей крошечную комнатку, где нельзя было сделать и трех шагов, не наткнувшись на кровать, стол или умывальник. После того как люди, арендовавшие у Берже квартиру на площади Константена Менье [3] , съехали, господин Берже сжалился над дочерью, выглядевшей арестанткой в одиночной камере, и решил не искать новых жильцов. Он привел Алину в это трехкомнатное жилье с кухней и ванной, пустое и светлое, и девушке показалось, что ей снова позволили дышать полной грудью. Алина так хотела вернуть себе ощущение свободного пространства, что вначале ограничилась минимумом мебели: ей и так казалось, что небольшой квадратный стол и четыре стула слишком загромождают двадцатипятиметровую комнату.
3
Константен Менье (1831–1905), бельгийский скульптор и живописец-реалист.
— Но ты не можешь жить в этой пустыне! — восклицала мадам Берже.
Алина отвечала, стараясь быть уступчивой:
— Нужно повесить шторы.
Мадам Берже купила море газа и бархата, три дня просидела за машинкой, а потом вернулась, чтобы все это повесить. Уже тогда, пятнадцать лет назад, Алина проявила склонность к пастельным тонам (много позже Орланда одобрил ее вкус) и выбрала цвет слоновой кости, гармонировавший со светлым паркетом. Вдоль стен вскоре выстроились стеллажи с книгами, но отношения к другой мебели она так и не изменила.
Алина прожила в доме на площади Константена Менье несколько лет, прежде чем Альбер въехал в соседнюю квартиру. Он немедленно обратил внимание на очаровательную и скромную молодую женщину и пошел в наступление: в первый же вечер у него кончилась соль — а идти в магазин было слишком поздно, и он позвонил в дверь Алины.
— Заходите, — пригласила она, направляясь в кухню.
Здание было построено в 30-х годах на тупом углу, образованном авеню Мольера и площадью Константена Менье. Создается впечатление, что у архитекторов была одна-единственная цель — наделать как можно больше квартир, поэтому они провели в этом углу диагональ и, как могли, спроектировали две симметричные квартиры, так что гостиные и кухни вышли треугольными и не слишком пригодными для выполнения надлежащих функций. Алина жила одна и готовила редко, поэтому ей и в голову не приходило что-то улучшать или оборудовать. Она насыпала соль в чашку и протянула новому соседу.
— Вот, возьмите.
Альбер не собирался на этом останавливаться и назавтра положил к дверям Алины букетик цветов, потом сделал что-то еще — я не стану в деталях описывать классические приемы идеального покорения женского сердца. Алинина спальня была в самой маленькой из трех комнат квартиры, окна выходили на чахлый садик. Как только Альбер и Алина начали спать вместе, он заявил, что это варварство — держать человека его габаритов в такой тесноте, и увел ее к себе. Свою спальню он оборудовал в двадцатипятиметровой комнате, где у Алины был кабинет. Она не стала отрицать, что так удобнее.