Орли, сын Орлика
Шрифт:
Лещинский и в самом деле начал упираться, в полной мере продемонстрировав тщеславный характер, которому юноша не мог противопоставить ничего, кроме железной выдержки и настойчивости. Но, наверное, предложение таки оказалось весьма интересным, поскольку после трехчасовой беседы пан Станислав пусть и не слишком охотно, однако же согласился на предложенные условия: ему польский трон, Орлику-старшему – гетманскую булаву. И все это – под патронатом его зятя, французского короля Луи XV, плюс общая поддержка Швеции и Османской империи.
Окрыленный надеждой, Григорий после этого наведался сначала к министру иностранных дел маркизу де Шовлену, а потом и к первому министру короля кардиналу Флери. Поговаривают, решение последнего было даже более важным, чем слово августейшего французского монарха, поскольку Луи XV якобы занимался политикой не слишком охотно, почти через силу. Как бы там ни было, но и де Шовлен, и Флери выказали очень большую заинтересованность относительно как украинских дел, так и персоны самого гетманыча. Григорий не знал, о чем извещали благородных министров письма, также написанные на шелковых лоскутах: он просто вытащил их в отеле из-под подкладки мундира и отнес адресатам. Но из сказанного во время аудиенций понял, что все трое (и Понятовский, и Потоцкий, и де Монти) уделили лично его персоне особое внимание. Еще бы: надеясь добиться новогодней аудиенции у первого министра, в кардинальский дворец набилась целая толпа, но Флери беседовал с Григорием тет-а-тет почти целый час.
Григорию все чаще припоминался оттопыренный вверх указательный палец и торжественный голос: «Запомните, молодой человек: когда-нибудь вы станете выдающимся дипломатом… Это говорю вам я – Карл XII, Божьей милостью король славной Швеции». Неужели же его тогдашний благодетель не ошибся?
Если бы нынешние успехи Григория ограничились даже этим, он и то был бы беспредельно счастлив. Но так распорядилась милостивая судьба, что прямо с неба к нему в руки свалился еще один удивительный дар! Благодаря личной протекции маркиза де Шовлена 29 декабря он познакомился с величайшим, по мнению многих, философом и писателем современности – Мари Франсуа Аруэ, более известным миру как Жан-Франсуа Вольтер. «Познакомьтесь с ним обязательно!» – напутствовал Орлика-младшего маркиз. И оказался абсолютно прав: ведь обработка материалов для «Истории жизни Карла ХII» шла полным ходом.
Григорий заперся в гостиничном номере на три дня, упорядочил все, что только было под рукой, исписал целую кипу бумаги. Зато во время второго визита передал Вольтеру подборку материалов о казацком сопротивлении вообще и отношениях Карла Шведского с Иваном Мазепой и Пилипом Орликом в частности. Обещал прислать еще в несколько раз больше списков, а также и оригиналов документов, едва лишь доберется до домашнего архива. Стоило Вольтеру увидеть принесенное Григорием богатство, как он забыл о госте почти на три часа – пока тут же, в его присутствии, не перечитал все, от первой до последней буквы. Потом они беседовали всю ночь напролет аж до следующего утра и расстались наилучшими друзьями на всю жизнь.
Нет, это ж надо, чтобы так вот посчастливилось?! Ведь если величайший философ современности проникнется казацким делом… И это ж на всю Европу шум можно поднять! Тогда берегись, Московия-захватчица!
Так думал Григорий Орлик, блуждая извилистыми улочками одного из районов средней руки, как вдруг услышал тоненькие, казалось даже, детские вскрики, грубые мужские голоса и шум отчаянной борьбы. Ускорив шаг, завернул за угол переулка и увидел…
– Эй, голодранцы, что сие означает?!
К облупленной стене дома двое калек в ужасных лохмотьях прижали костылями за плечи девочку лет десяти-двенадцати. Калеки, скорее всего, хотели просто ограбить ее, при этом едва ли имея целью убивать или насиловать… по крайней мере, на первый взгляд. Григорий понял, что жертва не сдастся без боя: ведь хотя слишком длинные костыли мешали этому, девочка старалась изо всех сил садануть ногой в колено или другое чувствительное место то одного, то второго нападавшего. А увидев Григория, отчаянно взвизгнула:
– На помощь!
Один из калек оглянулся, с его безобразной небритой хари на Григория вылупился единственный налитый кровью глаз.
– Кчо ешше чуч чакой шляешша?
О-о-о, так этому подонку кто-то еще и зубы хорошенечко сосчитал!
– Помогите!!! – снова вскрикнула девочка.
– Ну-ка отпустили ее и убрались прочь, – сурово сказал Григорий и прибавил по возможности убедительнее: – Если не уберетесь, то очень пожалеете.
– Слушай, ты… Сам пошел отсюда, ведь это наша территория.
Это уже второй подонок глотку раскрыл. Та-а-ак… Прогулка извилистыми заснеженными улочками стоила того, если есть возможность размяться да еще и согреться!
– Насколько я понимаю, и весь Париж, и вся Франция принадлежит его величеству королю Луи, а не вам, чертовым выродкам.
– Король сидит себе в Версале, а мы – здесь, на улице. Мы не трогаем друг друга, а значит улица – наша! И все, что здесь, тоже наше. Так что нечего! – огрызнулся второй. А первый калека насмешливо прошамкал:
– Пошлушай, чы вообше иношшранеш, кажешша? Воч и вали очшуда, и ш нашей уличши, и иж нашего Парижа! Гы-ы-ы!..
– Что-о-о? Всякая похабная сволочь станет указывать, как мне вести себя?! А этого отведать не хочешь?
На ходу выдернув шпагу из ножен, Григорий широким шагом приблизился к калекам и девочке и остановился шагах в пяти от них.
– Мешье иношшранеш, кажечша, хошет жагнучша чуч, на нашей улише… – расплылся в беззубой улыбке первый оборванец.
Дальше все произошло очень быстро, почти мгновенно.
Григорий ощутил за спиной резкое колебание воздуха, вместе с тем что-то бухнуло, словно тяжелый мешок плюхнулся с крыши соседнего двухэтажного дома.
– Сзади!.. – взвизгнула девочка, округлив от испуга глаза.
Но левая рука Григория, кажется, сама по себе уже выдернула из-за пояса кинжал. Оглядываться было никак нельзя, чтобы не потерять из поля зрения оборванцев с костылями впереди, потому он наугад широким движением снизу вверх полоснул воздух за спиной. На полдороге лезвие вошло во что-то мягкое, из-за спины прозвучал отчаянный вопль.
– Ах чи ж шкочина!..
Мерзкая харя первого калеки налилась кровью, как и его единственный глаз. Оборванец резко дернул костыль на себя и, перехватив его на манер дубины, замахнулся на Григория. Но тут же захрипел, выпустив свое «оружие», упал на колени, затем распластался на земле, судорожно дернулся и застыл: из его горла торчала рукоять кинжала, которым гетманыч только что подрезал нападавшего сзади.
Воспользовавшись этим точным ударом, девочка освободилась от второго костыля и отбежала от стены. Но с места потасовки не удрала, лишь отскочила за спину Григория и стала так, чтобы иметь возможность наблюдать и за последним оборванцем, и за тем, что происходило позади ее защитника.