Орлиная степь
Шрифт:
От стана долетел дикий крик и топот. Леонид очнулся, увидел перед собой морду волчицы и вдруг так крутнул ее голову справа налево, что у нее хрустнули шейные позвонки, — она сорвалась с ног и вместе с Леонидом грохнулась на землю. За время борьбы пальцы Леонида так прикипели к концам рукоятки, что и падая он не выпустил их; на счастье, он сразу же всей грудью навалился на бок волчицы — она застонала, как под ножом, и бешено забила в воздухе задними ногами…
Рядом раздался истошный вопль Ионыча:
— Ми-илый, да ты ж ее сострунил!
— Вяжи-и-и!
В
— Вот и нарядили степь! — с гордостью произнес Ионыч.
Горячий, шумный флаг неожиданно зажег в душе Леонида удивительное чувство волнения и восторга. Нечто похожее он испытал однажды на войне, когда его родной бригаде вручалось гвардейское знамя. Взгляд Леонида внезапно стал лучистым и влажным. В эту минуту он забыл обо всем, что мучило его совсем недавно.
— Это хорошо сказано! — воскликнул он, а потом, вздохнув, продолжал задумчиво: — Ну что ж, одни поднимают флаги на вершинах гор, другие — в ледяных пустынях…
Разгадывая мысли Леонида, Ионыч заметил:
— Здесь тоже не просто поднимать!
— Я вот о чем сейчас думаю… — продолжал Леонид, — Сколько же таких вот флагов, поднимется сегодня на всех целинных землях! Не меньше, чем в Москве! Да, нарядим степь!
Ионыч оглянулся на соструненную волчицу, которая лежала поодаль, и тронул Леонида за локоть:
— Гляди, как мечется!
Подойдя вместе со всеми к волчице, он опустился на одно колено возле ее морды и заговорил:
— Что, серая, не по нраву красные-то флаги?…Искать коней Леонид ушел с чувством стыда
за свои мысли, которым дал волю нынешней ночью. Ничто пока не изменилось к лучшему. Что было неизбежным вчера, оставалось неизбежным и сегодня. Но сознание необходимости объяснения со Светланой почему-то не вызывало у него сейчас предчувствия неотвратимой беды.
Пригнав коней к южной опушке колка, Леонид повстречал встревоженно-серьезного Петро-вана. Легко было догадаться, что в бригаде — новые неприятности.
— Опять новости?
— Дерябины дружки уходят, — хмуро ответил Петрован.
Вопреки ожиданиям Петрована бригадир воспринял неприятную весть весьма сдержанно, лишь слегка побледнел да сдвинул брови…
— Позавтракали? — поинтересовался он, трогаясь с места.
— Завтракают.
Приладясь к шагу бригадира, явно одобряя его сдержанность, Петрован заговорил с возмущением:
— Знамо, дураки. Думают, так мы и заплакали. Не заплачем! Скатертью дорога!
Хаяров и Данька сидели на чурбанах у палатки, поодаль от стола, за которым заканчивала завтрак дневная смена. Вещевые мешки лежали у их ног. Они дымили папиросами, с неприятным чувством выжидая, когда всего удобнее будет встать и уйти со стана.
Леонид вымыл руки, присел у края стола.
— Заправились в дорогу-то? — спросил он беглецов.
Тон его голоса, спокойный, немножко грустный, поразил Хаярова и Даньку, которые не рассчитывали, конечно, уйти из бригады без шума и скандала. Они ответили обрадованно, в один голос:
— Все в порядке!
— Куда же вы идете? — поинтересовался Леонид.
— А туда же… на Кулунду, — глядя в землю, ответил Хаяров.
— Догонять Дерябу?
— Его не догонишь! Одни поедем…
— Зря не вместе собрались.
— Вчера не было надумано.
— Почему же сейчас надумали?
— Утро вечера мудренее,
Леонид помедлил, меряя, беглецов взглядом.
— Темните, да?
— Зачем? — смелея, возразил Хаяров, — Поумнели за ночь.
— Хочешь сказать: какая же тут жизнь, среди волков?
— Мы их сострунивать не умеем. Леонид обернулся к сидящим за столом:
— Темнят!
Все молча уставились на Хаярова и Даньку.
— Деряба ушел — так и надо: ему здесь делать нечего! — опять заговорил Леонид, обращаясь к беглецам. — А вот вам, по-моему, полный расчет здесь жить: степные ветры хорошо продувают мозги.
— Ветры здесь с пылью, — пробурчал Хаяров.
— Кто такой Деряба? — продолжал Леонид, будто рассуждая сам с собой. — Самый настоящий хищник. Двуногий из волчьей породы. Во время войны ему жилось трудно, да? Всем жилось трудно. Но одни находят радость даже в трудной, а все же человеческой жизни и ни за что не расстаются с ней, а другие — вроде Дерябы — становятся хищниками. Вскоре они узнают, что жизнь хищника только издали кажется легкой, а на самом деле труднее трудной: всюду гонят, преследуют, не дают никакой волюшки… Однако стать хищником легко, а вернуться в человеческую семью трудно. Деряба как раз из тех, которые не возвращаются: хищническая страсть у него уже в крови… — Леонид неожиданно зябко передернул плечами. — Вы ничего не замечали за Дерябой в последние дни? У него какой-то странный взгляд: вроде бы страдает от тяжелой-претяжелой тоски. Не замечали? Я думаю, ему надоело промышлять по мелочам. На большое дело его тянет. Преступники, как и пьяницы, стра-дают запоями. У Дерябы вот такой запой, вероятно, и начинается. А чем же ему здесь, в степи, свою страсть утолить? Вот он и бросился в Москву. В большом городе — что в большом лесу.
Федя Бражкин сердито засопел и спросил:
— И откуда только берутся такие, как Деряба?
— За войну развелось их много, — ответил Ионыч.
— Да, за войну и послевоенные годы много хищников наплодилось, и не только в лесах и степях, — согласился Леонид'.
— Но почему? — с наивным видом спросил Федя.
Леонид нахмурился и уклонился от прямого ответа.
— Они живучи и плодовиты куда больше, чем мы думаем, — сказал он после небольшой паузы. — Ошибаемся мы, здорово ошибаемся, делая вид, что их у нас немного. Ложный стыд! Хищникам только этого и надо: легче преступничать и плодиться.