Орлиная степь
Шрифт:
Над Подмосковьем уже высоко поднялось тихое, с легким морозцем и необычайное для декабря, самого, темного месяца в году, солнечное, утро. Чистый, прозрачный купол неба, все еще слегка розоватый в. зените, по склонам был облу-жен ярчайшей, почти летней лазурью; только на горизонте, за лесами, опавшими атласными покрывалами лежали синие облака. Но не менее нарядны были и леса. Ночью легонько подморозило в тишине, и они густо заиндевели: каждая веточка была теперь точно в горностаевом меху, он жемчужно мерцал и искрился на солнце. На белоствольные березовые рощи невозможно было глядеть простым глазом: они
И утро с легким морозцем, и мерцающие снега, и бег на лыжах, — все это успокаивало как нельзя лучше. Как-то незаметно осмелев, Светлана вскоре стала держаться поближе к Багрянову.
Большой, сильный, в черном просторном костюме, он шел легко, ловко, красиво, но не хвастаясь своей силой и умением, без мальчишеского азарта и озорства, не забывая, что он на прогулке… В чернолесье, где уже легло много снега, а потому не было пользы от палок, он шел не спеша и нередко останавливался, чтобы всмотреться и прислушаться, — он наслаждался светлой лесной тишиной. Пересекая лесные поляны, он обычно переходил на двухшажный, а то и бесшажный ход, особенно на склонах, и здесь давал себе полную волю — у него точно вырастали незримые крылья.
С каждой минутой Светлане все больше и больше нравилось следить за тем, как идёт Багрянов, сильно направляя вперед то правое, то левое плечо, как он, делая толчки, вытягивается и дает ход лыжам, как размашисто действует палками, оставляя отметины в снегу по обе стороны лыжни… Его свободное, стремительно скользящее движение, хотя в кем и не было ничего особенного, со временем почему-то стало так волновать, горячить и увлекать Светлану, что и она иногда летела, не шалея сил, пусть и обжигало морозцем пылающие щеки. «Хорошо! Чудесно!» — без конца твердила она себе в такие секунды. Ей было приятно, что впереди нее самый мужественный, самый сильный, самый упорный из заводских парней, тот самый Леонид Багрянов, которого она, еще никогда не видя в глаза, уже почему-то очень хорошо знала. Она была убеждена, что будь вместо Багрянова кто-либо другой, вся эта прогулка на лыжах стала бы гораздо менее интересной и приятной: ведь в таких прогулках многое зависит от того, кто идет первым в цепочке, от его силы и ловкости, от его характера и состояния духа…
Из всех парней только Багрянов, конечно, обладал тем властным и притягательным качеством, каким положено обладать вожакам. Светлана чувствовала это по себе: ее так и подмывало бросаться за Багряновым без всякой опаски, с любого склона, ей легко и радостно было брать любые подъемы. «Так бы и летела за ним! В любые пропасти! — с удивительной ясностью и трезвостью подумалось ей однажды. — Так бы и шла за ним куда угодно. Всю жизнь!» Она мгновенно осеклась, сказав эти слова, и с испугом прислушалась к себе… «Я сумасшедшая, честное слово! — тут жe осудила себя. — Ну, что я болтаю? Это же глупости!»
На пути вновь поднялся густой смешанный лес. Леонид Багрянов призадержался на его опушке и, кивнув на вершину старой березы, где с резкими кошачьими выкриками прыгали и взлетали, осыпая иней, нарядные птицы, впервые после знакомства заговорил со Светланой:
— Слышите, как раскричались сойки?
— Это сойки? — переспросила
— К теплу…
— Это правда?
— Народная примета.
В глубине леса Леонид Багрянов вновь остановился — на этот раз у высокой, в полной зрелости, разлапистой ели, весь снег под которой был осыпан расщепленными и ободранными шишками. Запрокинув голову, он долго осматривал вершину ели.
— Там белочка? — осторожно приблизясь, шепотком спросила Светлана. — Это она набросала шишек?
— Нет, тоже птицы, — ответил Багрянев. — Клесты. Вон один, розовый, вертится на вершине! Видите? О, запел!
Над лесной тишиной пронеслось: «Цик, цик! Цек, цек!»
Светлана не сразу, но все же увидела поющего клеста.
— Молодец! — сказал Багрянов с восхищением. — Зима, морозец, а он поет. Вот что дорого!
— А он к чему? — спросила Светлана.
— Радостно жить, вот и поет! — ответил Багрянов. — А возможно, и для самочки. Она уже, вероятно, снесла яйцо и сидит в гнезде.
Светлана впервые взглянула в глаза Багря-нова.
— Они зимой несут яйца? — спросила она после небольшой паузы и с явным недоверием.
— И выводят птенцов, — ответил Багрянов.
— Вы не шутите?
— Да ведь это всем известно!
— А вот я, например, я не знала…
— Ну, вы еще мало жили…
— Как же они в морозы?
— У них теплые гнезда.
— Где же оно? Вы видите?
— А вон оно! Вон, под густой веткой! Светлане совершенно нестерпимо захотелось своими глазами увидеть гнездышко, где зимой, в морозы, выводятся птенцы, чтобы потом рассказать о нем маме, но сколько ни вертела она головой, осматривая вершину ели, не могла разглядеть его в густой, заиндевелой хвое.
— Да где же оно? Где? Где? — спрашивала она шепотком, волнуясь, как ребенок. — Под какой веткой?
— Встаньте вот здесь, рядом, — предложил Багрянов.
Когда Светлана послушно встала справа от Багрянова, но несколько впереди него, он неожиданно прижал ее левое плечо к своей груди, а правую руку, с которой она зачем-то сняла варежку, поднял к вершине ели — так обычно поступают взрослые с детьми, помогая им разглядеть что-либо в мире быстрыми, беспокойными и неопытными глазами.
— Вон ветка, как шапка… Видите?
— Ах, вон где! Теперь вижу. Вон оно! Вон! — закричала Светлана, вся трепеща от радости и вгорячах совершенно не придавая значения тому, что почти незнакомый ей молодой человек держит ее у своей груди, а сама она касается затылком его плеча.
Теперь можно было отпустить маленькую озябшую руку Светланы с розовыми, как перышки на грудке клеста, тонкими, просвечивающими ноготками. Но отчего-то вся душа Багрянова вдруг облилась огнем, как не обливалась никогда в жизни, холодным и жгучим, вероятно таким же, какой царил в природе; и Багрянову внезапно показалось совершенно невероятным расставание со слабенькой, озябшей рукой Светланы. «Эх ты, маленькая! — сказал он ей ласково и растроганно. — Совсем маленькая! Совсем девочка!» Он знал, что уже не имеет права держать руку Светланы и все же, словно в отчаянии, какие-то секунды еще продолжал держать и греть ее в своей большой, горячей руке.