Орлий клёкот. Книга вторая
Шрифт:
Прошло изрядно времени, пока прижавшиеся друг к другу супружеские пары стали воспринимать реальность и потянулась цепочка к деревне, провожаемая завистливыми взглядами женщин, кому не дала судьба прижаться к любимому. К этим женщинам подошли командир партизанского отряда Темник и начальник штаба Кокаскеров. Темник поясно поклонился и молвил:
— Не судите нас, командиров, строго за гибель мужей ваших. Война.
— Да что уж… Понятное дело, — начала было сухопарая пожилая женщина, но больше она совладать с собой не могла, зарыдала, причитая.
И это было сигналом. Прорвалось горе
Как бы то ни было, но сидеть в машине было уже нетактично, и Богусловский открыл дверцу. Когда он подходил к партизанским командирам, то женщины, хотя и давило их горе, почтительно перед ним расступались. Увидели, что генерал появился. Потом та, что первой не совладала со своим горем, предложила, глотая рыдания:
— Пошли, бабы. Что уж там… Пошли.
И двинулись скученные одним горем вдовы следом за длинной цепочкой пар, каждая из которых упивалась сейчас своим счастьем. Только своим.
Темник вскинул по-военному руку к крестьянской фуражке и доложил:
— Командир партизанского отряда военврач Темник…
Поразительно! Стоит перед Богусловским дореволюционный Дмитрий Левонтьев: мясистоногий, узкоплечий, прозрачные ноздри шевелятся, словно принюхиваются к чему-то подозрительному, а стоявшему рядом крепышу с характерным восточным лицом этот самый Дмитрий Левонтьев мешал, и крепышу явно неуютно было на большой перед опушкой поляне. Чуть не вырвалось у Богусловского: «Невероятно!» — да и вырвалось бы, не будь всей той непонятности, в какой сейчас жил он, начальник войск по охране тыла фронта, не будь ведомо ему, что Дмитрий Левонтьев во вражеском лагере.
Представился Богусловский, стараясь держаться буднично, но заметил, что ноздри у Темника еще больше попрозрачнели, зашевелились еще живей, словно что-то щекотало их, хотя взгляд хозяина нисколько не изменился. Спокойный, даже, можно сказать, безразличный.
«Удивительно!..»
Зато начальник штаба буквально выплескивал радость во время доклада. Он увидел своих, пограничников. Он сразу же, с места в карьер, заговорил о своей будущей службе:
— У казахов есть обычай: пожавшие друг другу руки не могут отказать в просьбе. И я прошу вас, возьмите меня под свое начало. Согласен рядовым. Краском, побывавший в плену, плохой краском.
— Вы, как я понимаю, искупили свой позор, возьму поэтому на должность в соответствии со званием и опытом. Только и у меня просьба: служить по-пограничному.
— Так точно! — радостно выпалил Кокаскеров. — По-пограничному!
— Вот и прекрасно. А теперь давайте сразу же, до митинга, кое в чем разберемся. — И к Темнику: — Вы посылали кого-либо к Пелипей?
— Нет. После митинга и торжественного обеда, какой обещал нам Акимыч, я поеду к ней. Она моя жена.
— Тогда, должно быть, она вас и ждала. Но пришел кто-то другой.
— Что-то не пойму я вас, о чем речь? — спросил Темник настороженно, хотя, как определил Богусловский, пытался натянуть маску заботливой взволнованности.
— И я не пойму ничего. Ее нет. Ее убили.
Пауза. Долгая. Подошли к гумну. И Темник, вздохнув, заговорил грустно:
— Вот тут она вырвала нас из лап смерти. Вот его, Рашида, Ивана Воловикова, комиссаром в отряде был, пока не ранили, и меня. Еще и бойцов, каких фашисты, как и нас, не до смерти пристрелили. Я врач, и я знаю: не окажись рядом столь квалифицированной медсестры, еще к тому же храброй, наш исход был бы один — братская могила. Внешностью ее природа обделила, вот я и пожалел ее, а потом, поняв, сколь женственна она по сути своей, привязался искренне. Я был уверен, что счастье не отвернется от нас, хотя мы ходили на острие ножа. Увы… И это когда все страшное позади…
Слушая Темника, Богусловский проникался сочувствием к его искренней, как ему виделось, печали. Он даже упрекнул себя, что с первого взгляда, совершенно не зная человека, стал приглядываться к нему с подозрительностью только оттого, что человек этот похож на врага.
«Вполне возможна случайность…»
И все же разительная схожесть продолжала смущать. Ни дать ни взять — Дмитрий Левонтьев в молодости. Хочешь не хочешь, а задумаешься.
«Ладно. Расскажу смершевцу. Пусть проверяет, — решил Богусловский, чтобы хоть как-то освободить себя от навязчивой подозрительности. — У них возможности больше. И прав тоже».
Особенно утвердился в этом решении Богусловский после разговора с Темником, когда на какое-то время они остались вдвоем. Темник сразу же, чем вызвал еще большую подозрительность, спросил:
— Вы чему-то удивились, увидев меня? Мне показалось, сильно удивились.
Ответить бы неопределенно Михаилу Семеоновичу, легенду-экспромт подбросить, пусть, если не чист душой, проявляется, любопытничает и дальше, но не так поступил Богусловский, выложил карты на стол, хотя и почувствовал явную заинтересованность собеседника.
— Вам ничего не говорит фамилия — Левонтьев? Дмитрий Павлантьевич Левонтьев?
А сам в упор глядит. Чтобы малейшее изменение зафиксировать. Так же, как когда-то следователь, бросив вопрос, впивался в него, Богусловского, взглядом. Повторял он теперь то, что когда-то осуждал. И не думал, что, если Темник честен, ему будет весьма неприятен подобный поворот разговора.
Естественно как должен отреагировать человек, которому задают нелепый вопрос? Удивиться. А Темник удивился не сразу. Маска бесстрастности какое-то время оставалась, как у тугодума, на лице Темника. И наконец, словно спохватившись, Темник удивился. И спросил:
— Кто такой Левонтьев?
— Раз не знаете, значит, не знаете… Что о нем тогда говорить? — ответил Богусловский и перевел разговор снова на дела партизанского отряда. Но уже почувствовал: совершена ошибка, Темнику не в новость фамилия Левонтьева. Теперь с командира партизанского отряда глаз нельзя спускать.
«Пошлю ординарца в СМЕРШ. Пусть поспешат оттуда», — заключил Богусловский и теперь думал, каким образом, чтобы это было незаметно, вести за Темником наблюдение. Пограничников из охраны не позовешь. Подозрение — это еще не факты. Дров можно наломать.