Орлы и ангелы
Шрифт:
Сегодня вечером у меня, крикнула она.
И тут же затерялась в толчее на мосту.
Единственным, что хоть как-то передвигается по этому городу, являются толпы туристов, усталые и понурые, как потоки беженцев. Когда я вижу вспышку желтого цвета в одной, вообще-то, сплошь черноволосой группе, меня трясет. Со второго взгляда девица, белокурые волосы которой меня напугали, совершенно не похожа на Джесси; она проходит практически рядом, я вглядываюсь в ее пустые черты, в которых нет ни радости, ни страдания, лишь маета и лишенное личной окраски изнеможение. Судя по всему,
Выключаю ненадолго диктофон, чтобы перевести дыхание. Там, где на руке у меня лежал кабель, на коже остается светлая полоса, хотя просидел я здесь где-то минут тридцать, не больше. Солнце палит убийственно, задаюсь вопросом, получили ли Клара с Жаком Шираком политическое убежище в климатизированной конторе Руфуса и не поселятся ли они там на остаток лета. При этом меня не интересует, что они там делают. Выбрасываю сигарету, сделав всего две затяжки, она пахнет выхлопными газами шагающего экскаватора, а дым слишком горяч во рту.
Джесси ждала меня на улице у входа в дом; встретившись, мы не произнесли ни слова. Поехали по железной шахте; кабина лифта оказалась деревянной, и ее стены были сплошь исписаны, как поверхность школьной парты. Среди прочего я нашел надпись М + J (как Мах + Jessie) с датой из эпохи Второй мировой войны.
Джесси стояла спиной ко мне, я разглядывал ее лопатки и позвоночник, проступающие под тонкой футболкой. В ней не было и сорока килограммов. Когда я накинул ей на плечи свой пиджак, она рванулась, на мгновение мне показалось, будто она хочет укусить меня за руку, она вздернула верхнюю губу в гримасе слепой ярости. Пиджак плавно соскользнул на пол.
Куупер, прошипела она, ты идешь в гости. Но если ты попробуешь опекать меня, я тебя прогоню и ты меня больше не увидишь. И не лезь ко мне руками.
Я ничего не ответил, мы поднялись, она отперла квартиру и пропустила меня вперед. В прихожей и в коридоре безмятежной морской гладью тянулся натертый до зеркального блеска пол — и ничего больше: ни мебели, ни старых газет, ни хотя бы пары обуви, — голый пол, и только. И сразу же, не заглянув ни в одну из комнат, я понял, что квартира пуста. Здесь наличествовала особая безличная аура помещений, которые в качестве потенциального квартиросъемщика посещаешь вместе с маклером.
Не волнуйся и осмотрись, сказала Джесси.
В первых трех комнатах, представляющих собой анфиладу, я не нашел ничего, кроме подтеков на стенах и потолке и все того же безупречно сияющего паркета. В четвертой комнате у дальней стены стояли кресло, диван с тумбочкой и кровать в странной, чтобы не сказать ошибочной, последовательности. Все помещение выглядело как-то фальшиво, выглядело театральной декорацией, каждый предмет обстановки в которой представляет собой неудачную цитату. Я был уверен, что здешней мебелью никто не пользуется.
И тут я вошел в пятую комнату, скорее даже каморку в дальнем конце квартиры. Она оказалась единственной обитаемой. У стен валялись предметы одежды, часть из них, собранная в кучку, явно служила подушкой и венчала собой расправленную на полу простыню. Мне попались на глаза несколько
Еще раз выключаю диктофон, гляжу на бликующий асфальт, местами похожий при свете дня на речную воду, и размышляю.
Впечатление, наговариваю затем на диктофон, которое произвела на меня эта клетушка, следовало бы кардинальным образом пересмотреть с учетом того, что коробка, по всей вероятности, была доверху набита деньгами в трех различных валютах.
Вновь выключаю диктофон, отматываю назад и стираю только что произнесенную фразу.
Все здесь выглядело жалко и сиротски, кроме включенного радиотелефона, который лежал на полу в геометрическом центре комнаты, черным лаком, резкими контурами и выраженной функциональностью контрастируя со своим окружением. Казалось, он попал сюда по ошибке и тем не менее явно был самым главным предметом во всей квартире. Было ясно, что Джесси названивала мне в последние недели именно с этого телефона. Она подошла ко мне, застывшему в дверном проеме, и мы какое-то время вместе смотрели в пространство перед собою.
Хорошо тут у тебя, сказал я.
Скоро, мрачно сказала она, телефон мне отключат.
Постепенно я начал понимать, что у Джесси отсутствуют не деньги, а способность потратить их так, чтобы взамен получить жизненно необходимые вещи. Пустые комнаты, жалкие тряпки Джесси и прежде всего ее лицо — все свидетельствовало об острой нужде, и я пошире расправил плечи в попытке избавиться от охватившего меня оцепенения.
Насчет телефона не беспокойся, сказал я, это я улажу.
Также я обнаружил узкую длинную ванную с унитазом в дальнем конце помещения и большую кухню с балконом. На кухне стояли холодильник и один-единственный стул, на крышке холодильника находилась электроплитка. Поставив портфель на пол, я перевел дух.
По телефону она рассказала мне о том, как любит вскрывать острым ножом свежесваренный рис быстрого приготовления в целлофане, о том, что целлофан лопается при этом, как живая кожа, а острие ножа проникает в самую мякоть. Иногда она так увлекалась этим процессом, что весь рис оказывался в итоге на полу вперемешку с клочьями целлофана и, соответственно, несъедобный. И вот я увидел на холодильнике этот нож, а на полу — зернышки этого риса. Уже в разговоре по телефону понял я из этого рассказа, что она совершенно одна, не только днем, но и ночью. И наверняка уже довольно давно.
Она позволила мне заглянуть в холодильник. Никаких продуктов, только несколько пластиковых пакетиков с белым порошком, предназначенных в розничную продажу.
Хочешь, спросила она.
Больше не употребляю, сказал я.
Ничего себе, сказала она.
Она покачала головой, она явно была разочарована. Я вспомнил о том, что у меня в портфеле есть яблоко, извлек его и протянул ей. С отсутствующим видом она взяла яблоко обеими руками и нехотя надкусила; мысленно я расценил это как свой первый успех. Но тут я увидел, что при надкусывании закровоточила засохшая было трещина на нижней губе, мякоть яблока окрасилась в алый цвет, тонкая струйка крови побежала у Джесси по подбородку.