Орлята

Козлов Вильям Федорович

Во всем здесь чувствовалась какая-то уверенность, спокойствие какое-то, даже обыденность, словно люди эти живут здесь давно, уже обжились, устроились и спокойно делают свое дело. А главное — все это было такое свое, родное, довоенное, что Саше даже не верилось: неужели окончились блуждания по лесу, одинокие ночевки в сарае?..

Сейчас он даже как-то не думал, что его могут не взять, могут попросту не оставить в отряде.

Понял он это позднее, когда его провели к командиру и два человека, одетые совсем обычно — по-граждански,

начали расспрашивать его. Одного из них Саша знал — это был секретарь райкома; он приезжал к ним в поселок. Теперь он смотрел на Сашу пристально, даже с любопытством.

— Ну и сколько же тебе лет?

— Шестнадцатый, — сказал Саша, отводя глаза в сторону. Он был уверен, что выглядит взрослее: он был рослый, большерукий, широколицый. В деревне все говорили, что он выглядит старше своих лет.

Но секретарь покачал головой:

— Маловат... Да-аа... Маловат, пожалуй...

Саша молчал. Такая уж у него была привычка: даже в школе, если нужно было оправдываться, если нужно было что-то объяснить, сказать в свою защиту, он сразу терялся, краснел и только нелепо улыбался и переминался с ноги на ногу.

Выручил его сам секретарь:

— Вот пришел ты к нам в отряд, а знаешь, как люди наши живут?

— Ага, знаю, — негромко сказал Саша.

— Что придется голодать, может, по нескольку дней ничего не есть, — знаешь?

— Знаю.

— Что придется рисковать жизнью, придется ночевать прямо в лесу, под открытым небом, в любую погоду, — знаешь?

— Знаю.

— Ну, а если... — секретарь сделал паузу, подбирая слова, — ну, а если попадешь к немцам... Будут пытать... Ты думал об этом?

Саша молча кивнул.

Он знал, что сможет вынести все, лишь бы остаться здесь, среди своих. Он просто не мог подумать, что будет иначе.

— Ну а автомат у тебя откуда? — неожиданно спросил второй — тот, что до сих пор все молчал и задумчиво покусывал травинку.

— Автомат? С немца снял, со связного...

И Саша коротко и сбивчиво рассказал о своем первом выстреле и о мотоцикле, спрятанном в кустах.

— Если не верите, можете сами посмотреть, — добавил он сердито.

Командир засмеялся.

— Да у тебя, оказывается, и боевое крещение уже есть. Ну тогда придется оставить. Делать нечего.

— Спасибо, — сказал Саша.

Ему хотелось вот сейчас, сию же минуту сделать для этих людей что-то особенное, что-то очень важное. Он только не знал еще — что.

Третьи сутки отряд уходил от карателей. Третьи сутки тридцать усталых, измученных бессонницей людей вели беспрерывные бои с четырьмя сотнями отборных немецких солдат.

Ночью каратели дважды окружали партизан и дважды отряд вырывался из окружения. В темноте отряд петлял по лесу, стараясь запутать следы и оторваться от противника.

Но на рассвете, когда всем казалось, что наконец это удалось, вдали снова захлопали выстрелы.

Отряд остановился возле узкой просеки. Лес здесь

был чистый, прозрачный, — до войны местный лесник гордился им. А теперь тридцать измотанных человек мечтали только об одном — как бы выбраться из этого проклятого леса.

Партизаны столпились возле командира. Выстрелы все приближались. У командира было худощавое лицо и красные от бессонницы глаза. И у него не было даже времени, чтобы выбирать решение.

— Остается один выход, — негромко сказал он, — принять бой. Пять человек останутся прикрывать отход отряда. Добровольцы есть?

— Есть, — сказал Бородулин.

— Есть, — услышал он сзади.

— Есть, — раздалось справа. Пять человек отошли в сторону.

Несколько секунд командир колебался. Он смотрел на Сашу.

Саша давно уже был полноправным бойцом отряда. Вместе со всеми он узнал горечь тяжелых поражений, когда в октябре немцы разгромили партизанскую базу; вместе со всеми, раненый, в рваных сапогах, переходил зимой линию фронта, вместе со всеми отправлялся на самые опасные задания... Он имел право быть добровольцем. И он хорошо знал, что в отряде существует неписаный закон: добровольцам не отказывают.

И все-таки командир колебался.

— Да вы не бойтесь, — сказал Саша, — я сумею уйти... Мне же проще...

Это было правдой. Он не раз выходил из самых тяжелых положений. Не зря с прошлой зимы поблескивал на его гимнастерке орден боевого Красного Знамени.

— Ладно, — сказал командир, — оставайся. — Он больше ничего не сказал. Он тоже не любил лишних слов.

Пятеро остались одни. Они проверили автоматы и растянулись в цепь.

В лесу горьковато пахло мокрой корой и прелыми листьями. Косые солнечные лучи рассекали воздух.

И совсем недалеко среди деревьев уже мелькали одинаковые зеленые фигуры.

...Вначале они вели бой все впятером, потом их осталось четверо, потом — трое. Они медленно отступали, перебегая от дерева к дереву. И Саша тоже перебегал от дерева к дереву и все стрелял и стрелял короткими очередями. Автомат трясся в его руках, в ушах звенело. Он ругался яростными, злыми словами и не слышал сам себя. Стреляные гильзы бесшумно падали в траву.

Потом Саше показалось, что он остался один. Справа и слева еще гремели автоматные очереди, но те двое либо уже погибли, либо он просто потерял их из виду.

Сколько прошло времени? Саша не знал. Может быть, два часа, а может быть, десять минут. В бою никогда не знаешь, сколько прошло времени. «Еще немного, еще...» — говорил он себе.

Было жарко, на гимнастерке медленно расплывались темные пятна пота.

Сколько же все-таки прошло времени?

Он перезарядил диск и подумал, что теперь уже не стоит экономить патроны.

Выстрелы стали реже. Саша понял, что немцы окружают его. Они действовали осторожно расчетливо. Они медленно обходили его, и скоро кольцо должно было замкнуться.